роман

1. ТРАМВАЙ

Вадим:

- Можно я смухлюю?

Честно? В тот миг я еще не подумал, что она похожа на смерть. Я подумал, что она собирается меня поцеловать: так близко притерлась к моему уху. Сначала отдернул лицо, а потом уж дошло. Просто хочет взять с меня деньги за билет, билета не выдав.

- Валяйте, мухлюйте.

Первый утренний трамвай. Ни тебе контроля, ни тебе... На тебе. Может, мои четыре рубля спасут твою жизнь?

И вот как раз после этого я подумал, что она похожа на смерть. Как раз на такую, которая в народных представлениях. Но может быть, я и ошибался.

Агния:

А я наоборот, возвращалась с работы.

Тихо, мирно, прилежно ожидала своего трамвая на своей остановке. Машины проваливались бессчетно и тяжело: слева направо. И вдруг столпились как-то, не замедляясь. Одна из них гуднула басом, другая взвизгнула, третья стукнула, а четвертая... Четвертая, избегая дэтэпэ, одним рывком махнула на тротуар. На остановку. На меня.

Я не успела ни гуднуть, ни взвизгнуть  -  ничего. Стояла и смотрела на красный скользкий капот, заткнувшийся в двадцати сантиметрах от меня. Да, сантиметрах в двадцати, наверное, не больше. Но и не меньше, будем справедливы.

Что ж, детка, суши штаны. Ставь свечки.

Такова событийная облатка пилюли, слегка позлащенная моей нынешней благодарностью. Ингредиенты невкусного лекарства шепотом зачитал Ходасевич: "Всё жду  -  кого-нибудь задавит взбесившийся автомобиль... И с этого пойдет, начнется раскачка, выворот, беда...". Раскачка началась. А вот действующие свойства препарата пока никем не изучены. Тем более  -  побочные эффекты и противопоказания.

Помню только, как меня тошнило, когда я поднималась по трамвайным ступеням, ну и ноги тоже дрожали. Ни с чем не сравнимая мысль "чуть было не" предложила свободное сидение возле окна. Это было долгое сидение возле окна и совершенно тупое в окно глядение. И тогда позвонила Мара. Я выкопала из сумки телефон  -  слабыми руками  -  но ей, конечно, ничего не сказала.

- Нюся, Агния, слышишь?  -  откуда-то из своего парижского далёка. Она сказала, она, должно быть, скоро она приедет, а я всё никак не могла связать между собой эти два события. Не могла и не могла.

Автор:

И вот еще одна трамвайная история. Вернее, не история, а так себе, воздух, выдох усталой памяти. В нашем городе из всего общественного транспорта доехать до кладбища можно на трамвае. В смысле, только на трамвае. Оно там, знаете, прямо за кольцом расположилось.

И вот. А еще у нас любят складывать цифры на билетиках в поисках счастья. Есть такая народная примета. Или в надежде на встречу (это когда сумма цифр слева и справа неуравновешенна, сбита на единичку). Именно такими вариантами особенно щедры кладбищенские кондукторы.

Несколько лет подряд мне приходилось покупать месячный проездной билет на трамвай. (Не многозначительный намек, просто-напросто мы жили тогда в трёх остановках от кладбища.)

2. ПИСЬМО

Мара:*

Агния терпеть не может электронной почты. Сколько я уже с ней билась (и уже с ней и ужасней)? Телефон  -  пожалуйста, да еще вот эти бумажные эпистолии, в которых она то зевает, то хнычет, то смотрит в окно. И каждый раз, когда я надрываю бумажный прямоугольник с видами Москвы-Петербурга, я знаю  -  Нюси там нет. Вернее, там она несвежая, недельной давности. Я читаю письмо и думаю: в какую же сторону ты стала расти после этих слов, дорогая? И тогда мне хочется позвонить и спросить. Она  -  хитрая лиса  -  на это и рассчитывает.

Сегодня я выскочила из дома, встретилась с письмом и побежала до ближайшего сквера  -  читать. Была у меня минутка перед работой, но только минутка. Пока закуривала и распечатывала, споткнулась, не дойдя до скамейки. Дождь. Раскрыла многословный тревожный лист, и тут же на него ляпнулась первая капля. Машинально натянула каплюшон, думая, что это за слово было и потекло: "оставаясь" или "остановись"?

Здравствуй, дружочек! А я ведь зонтик сегодня не брала. Здравствуй, мой дорогой. Придется прочитать на работе. Я почувствовала, что Нюся стоит рядом, а это был обман обоняния. Ведь всё можно объяснить: письмо помнило запах ее духов, а дождь сунул свои пальцы, нашарил и вытащил. И тогда еще несколько слов потекло.

Вот теперь здравствуй. Теперь ты  -  не прошлого вторника, ты настоящая. И пока я внюхивалась в Нюсю, дождь порвал, как билет, рекламный плакат на углу. И тогда я сунула живое письмо в карман и побежала. А он лил и лил мне навстречу, как сумасшедший.

Что это со мной, у меня же был зонтик, на самом дне сумки, еще с прошлого раза? Сказала я себе, стекая на порог магазина. Хорошо еще, есть во что переодеться. Сказала я, заглядывая под прилавок. Сейчас посетителей мало. И всё это время со мной бежал, стекал, заглядывал под прилавок  -  запах.

А когда я вытащила письмо из кармана, читать его было уже поздно. Живое письмо умирало у меня на руках. Кажется, эта идиотка писала не шариком, а пером. Ты уж прости меня, дружочек, что так получилось, но мне хотя бы удалось тебя понюхать. Нет, что-то я всё-таки смогла прочитать, и этого было достаточно.

Что ж, пора браться за работу.

А потом, вечером, в магазине появились эти трое и только укрепили меня в желании вернуться.
*(здесь и далее пер. с фр. Автора).

Автор:

Письма спотыкаются о воскресенье,
А будь они хитрее  -  пробирались бы ночами
По раскисшим улицам весенним,
Тихо-тихо, от угла-до угла, не топоча и
Обходя патрули.
И мы бы не так скучали.

Агния:

В лесу обалденно хорошо. И каждый раз кажется, что это  -  самый лучший из всех разов. Когда мы отмечали Новый год на даче, ко мне приходил лось. Под утро, когда уже все улеглись, я стала срывать мандарины и свечи с ёлки и подумала, что это трещит ветками и снегом соседский участок. Я обернулась  -  он стоял как изваяние, это магическое животное. Хочешь мандаринку? Он покачал головой.

Между Москвой и Петербургом стоит точно такой же, только каменный. Он тоже не любит мандарины.

Но я не об этом. Сейчас весна. Меня попросили съездить на дачу с моими подопечными детьми. Их мама осталась в городе, у нее дела. Иван Петрович, Таня, Даня, и я, их няня отправились подышать Вербным воскресеньем. Я не люблю Ивана Петровича. Он незлой, но очень вспыльчивый. Не могу флиртовать с мужчинами, у которых неадекватная реакция на дневной свет.

А он наоборот, смазывал меня маслом всю дорогу. Как будто и дети здесь не при чем. Ты, говорит, не умеешь водить машину? Это правильно. Когда женщина за рулем, она готова впереди себя бежать и собой любоваться. Я, говорит, вчера наблюдал, как две тетки на Мерседесе парковались. Долго примеривались в узенькую щелочку между двумя другими машинами. Думал, не влезут, но такую ювелирную работу проделали  -  мама дорогая! Втиснулись. И сидят, две дуры, друг на друга смотрят, не знают, как бы теперь им выйти  -  двери-то и на пять сантиметров не открыть!

Смеется Иван Петрович, а сам глазками нет-нет да пощипывает меня за воротник. Лучше бы за дорогой смотрел. Я не смущаюсь с мужчинами, но надо было к ребятам, на заднее садиться.

А из машины вышли  -  собаченция на нас бросилась. Здоровенная, яростная. Слюной брызжет, кричит, жаль только, о колодец головой не бьется. Совсем как Иван Петрович в минуты гнева. Сторож из дома выскочил, в сарай забежал, и эта собака вдруг чудесным образом на поводке по земле потащилась. И скрылась в сарае, всё еще завывая от ненависти. Ивана Петровича гордость распирает. Это, говорит, мое изобретение. Итар у нас совсем неуправляемый, даже своих не признает. Мы его на лебедку посадили, когда надо  -  втаскиваем и запираем. А Танюха с Данилой хохочут, им смешно, как Итар пытается за землю уцепиться, когда его волокут на веревке.

Вокруг дачи  -  лес, хотя бы это меня вдохновляет и успокаивает. Грязно, правда, внутрь не пробраться. Зато можно дышать и слушать шум и, закрыв глаза, представлять, как где-то в там далеко ходят-бродят угрюмые лоси.

Сели обедать  -  опять сторож откуда-то появился. Постоял в дверях несколько секунд, а я ухом увидела, что он меня изучает. М-м?  -  говорю. А он: Сегодня вербовочное воскресенье. Смешно, - отвечаю и продолжаю есть. А он подходит к столу: Вы случайно не Агния?

Детишки мои кричат: Агния, Агния! Саша, она у нас уже с самой зимы няня! А Саша усмехнулся и говорит: Там вам письмо пришло.

???

Вам. Я сейчас принесу.

Тут уж Иван Петрович встрепенулся. Как это, говорит, письмо? Сюда никогда никакая почта не приходит. Здесь и адреса-то почтового нет. Не иначе, говорит, это Сашкины фокусы. Может, это он сам тебе письмо написал? И рожи корчит  -  не то для того, чтобы дети не видели, не то наоборот  -  чтобы их рассмешить. Вот уж и правда, вербовочное какое-то.

Сторож как сторож  -  лицо плоское. Ни намека на воображение. Протягивает письмо, я его спрашиваю: кто хоть принес-то?

Не знаю, какой-то Воскресёнок.

3. ТРИ-ЧЕТЫРЕ

Вадим:

Я чуть было не сказал ей: пошла вон, и без тебя тошно. Но ради приличия скрипнул: здесь беспорядок, я переезжаю. Она не обратила внимания:

А вы меня помните?

Спрашиваешь. Помню ли я тебя. На пятом курсе мало кто ходит к первой паре по субботам. Ты ходила каждый божий раз. Однажды мы и вовсе оказались вдвоем в пустой аудитории. Я по одну сторону стола, ты  -  по другую. И так проводили семинар. Это я помню. Но что тебе нужно от меня теперь? Сегодня я даже не могу приладить себе нормальной улыбки. Мне больно от мысли, что надо предложить тебе чаю.

Вадим Георгиевич, вам знаком этот почерк?

Слабое начало даже для дешевенького романа, но для меня, пожалуй, это то, что можно... Милая девочка, где ты взяла?.. Какого черта! Даже не помню, как именно я произнес: почерк моего покойно отца или что-то очень похожее.

Извините, тогда еще один вопрос. Когда ваш отец скончался?

Двадцать... четыре уже года назад.

Вадим Георгиевич, мне очень неудобно, но, если это вы меня разыгрываете...

Она протянула мне всё, что до этого аккуратно мяла в руках, два листа и конверт. Садитесь, - вспомнил я, чтобы и самому не упасть. Это какая-то ошибка или мистифи...

Мне всего сейчас двадцать три, так как же он мог написать мне, если я еще не родилась?

Я слышал, как волнение прищемило ей голос. Агнии Николаевне до востребования. Значит, оно пришло не по почте?

Человек, который мне его передал, уверяет, что ничего не знает и не понимает. Видно, что он просто так себе человек, которого попросили.

Мне прочитать?

Ну, конечно, я для этого и пришла.

Да, это странно. А он не мог знать ваших родителей... И, предполагая, что у них родится дочь с таким именем... Боже, что я несу? Несу-несуразицу.

Мои родители даже не слышали о нем. Я уже.

Потом она вежливо и без выражения сказала:

Вы уже переезжаете.

Почему уже? И еще бы я не хотел, чтобы тебя случайно увидел кто-нибудь. Ну, в общем.  Из моих домашних.

Агния Николаевна. Будете пить чай?

Агния:

Когда високосный год разложил свой кривой касьянс, все стали выбиваться из графиков и опаздывать на встречи. То и дело оступаясь с твердой дорожки и попадая одной ногой в кисельную мякоть стерегущего сна.

Я не люблю, когда со мной заговаривают на улице. А вообще-то терпеть не могу, когда говорят так явно глупо и так явно невпопад. Вчера я вела Данилку из детского садика, и за нас зацепилась дурная облезлая старушенция:

- Ой, какие кривые ножки у мальчика! Ой, прям совсем колясом!

Да какое твое дело?! Я Даню к себе за ручку притянула и мимо нее прохожу с видом архангела Михаила. Нет, не унимается.

- Надо бы распрямить ножки-то, надо, вон в поликлинике у Тамары... - дальше, я так понимаю, последует и вовсе бесполезный бред. И вдруг  -  я уже шагов пять прошла мимо и хотела еще прибавить  -  а она:

- Ласточка моя, это у тебя от Дмитрия сыночек-то?

Вот так она схватила меня за шиворот и заставила обернуться. Конечно, совпадение. Просто перепутала меня с кем-нибудь. Просто она какая-нибудь сумасшедшая. Вот только глаза правильные, как на картинке.

Это не мой сыночек, бабушка. А чего ты еще от меня хочешь, карга ясновидящая, похитительница чужих мыслей? Если ты услышала во мне имя Дмитрий, так услышь и то, что... Даже при всём желании, даже если бы и был у меня тогда ребенок, он всё-таки был бы постарше Данилки. Почему-то, как и в истории с письмом, больше всего меня встряхивают эти хронологические неувязки. Хотя казалось бы, сам факт существования письма и этой старухи  -  более странен. И даже страшен где-то, с подобающей пустотой в районе желудка.

Дане сейчас три, а Дима умер четыре с лишним года назад, бабушка. Это я продолжаю полупросебя полубормотать, хотя бабушка давно уже исчезла по своим  неиспешным бомжовым делам.

Мара:

Нет-нет, они ничем особо не отличались от остальных. Нормальная парижская парочка, таких десятки каждый день заходят в мой магазин. Обоим по тридцатнику и хорошая супружеская дружба. Почему я на них посмотрела? Ну, так, почувствовала что-то солоноватое, когда они прошли мимо. Она сразу же проплыла к дамским романам, а он застрял у стеллажа технической литературы, и мне вдруг показалось, что он почему-то нервничает.

Я аккуратно подсматривала в позе праздного продавца и даже лениво так обернулась, когда еще кто-то вошел. Девочка-солнышко, студенточка, наверное, пришла собирать букеты из цветов зла. Да, я очень люблю расписывать для себя истории покупателей по их внешнему виду и по выбору литературы. Ну-ка, ну-ка, точно! Пошла к поэзии, как предсказуемо... Ба, да это же одна скульптурная группа! Кажется, сейчас я прослушаю чудесное трио.

Любительнице поэзии хорошо виден и дамский роман, и техника. Девочка зависла над Аполлинером, а сама нет-нет да прищурится на безмятежную супругу: прическу ее разобрала по волоску, шейный платочек испепелила, в сапожках брезгливо поковырялась. Ну, вот и на кавалера из-за корешков выглянула. Молчу, молчу. Тут вообще полный набор, целая радуга чувств: от красно-оранжевого обожания  -  через оливковое лицемерное "фи"  -  к густо-фиолетовому проклятию.

Да-а, не каждый день мне случается такое развлечение!

А он, кажется, и волноваться даже перестал. Смотрит на нее, как печальная зверушка из клетки, а сделать ничего не может. Я тут стала мысленно соображать, кому же из них троих мне интереснее помочь. Может, подойти и прочитать небольшую лекцию о современной французской литературе, предложить любопытные новинки, как это иногда делают мои назойливые коллеги? Только кому из них, чье внимание надежно привлечь и отвлечь?

Нечего. Пусть сами доигрывают свою комедию. И точно, вот она, кульминация! Девочка Аполлинера с собой захватила и потащила в сторону кассы, а, проходя мимо своего героя, постаралась как можно более спиной к его жене повернуться. Поэтому только мне и только ему было видно, как она одними губами, без единого звучка или шепотка  -  на чистейшем русском языке  -  вывязала: "Я тебя люблю". (Ну, конечно!)

Вообще-то, браво! Потом подошла к кассе и на чистейшем французском попросила у меня три, нет, четыре конверта.

Я не удержалась, киваю на ее книгу:

А русская поэзия вас не интересует? У нас есть кое-что.

Девочка презрительно: Pardon, madam, j`ne comprene pas, сдачу взяла и дверью хлопнула. Потом еще минут десять на той стороне улицы топталась, курила, мороженое покупала. Я в окошко видела.

Мужчина заплатил за достойное чтиво своей супруги и взял еще несколько конвертов для себя. Я подумала, что надо будет написать об этой сцене Нюсе, и сразу же потеряла к веселой троице интерес.

Madam? Нет, всё-таки пора, пора мне уже возвращаться в Россию. Там начинает происходить что-то забавное.

4. БОЛЕЗНЬ

Георгий Максимов:

Я никогда никому этого не рассказывал. Но если тебе будет нужно, пусть они тоже узнают.

Мне было шесть лет, когда началась война. Детские сады эвакуировали из Ленинграда, и наш в том числе. Назначили день отъезда, собрали вещички, и тут я заболел. Мама всё равно привела меня, потому что другой возможности выехать у нас не было. Я стоял в сторонке со своим рюкзачком и ждал, смотрел, как все прощаются и суетятся. Но тут к нам подошла наша детсадовская врач или медсестра  -  я не помню - и стала что-то сердито доказывать моей маме: "С ветрянкой, в общий автобус? Да вы что, хотите, чтобы у нас весь детский сад в пути заболел?" Молодая и очень красивая. Чем-то похожая на тебя. Но это теперь я вспоминаю, а тогда я её просто ненавидел. Во-первых, она кричала на мою маму, во-вторых, не давала мне уехать. Я очень боялся уезжать без родителей неизвестно куда, но уже понимал, что остаться  -  боюсь ещё больше. В общем, в любом случае я заплакал. Она присела на корточки и посмотрела мне в лицо: "Может, это и лучше, Гоша, ведь ты остаешься с мамой". Так просто-просто, как будто меня не брали на воскресную прогулку за город.

Сама она уезжала. Я оставался. Я стоял и смотрел, как все мои сели в автобус, как махали в окошки своим родителям и мне. Мне тоже, ведь у меня были там друзья. И вот все эти мордашки  -  сквозь двойное стекло  -  окна и моих слёз  -  автобусы трогаются, разворачиваются и уезжают.

На следующий день я узнал от соседки, что на выезде из города на них наткнулись немецкие бомбардировщики, и от нашего детского сада ничегошеньки не осталось.

Потом мы уехали с мамой. Нас переправляли по воде, и когда мы были метрах в пятидесяти от спасительного берега, тоже налетели вражеские самолеты. Я  выбивался из-под маминой руки, стрелял в них из своего деревянного ружья и кричал: "Нате вам, нате!" А потом нас, наверно, подбили, потому что помню, что добирались вплавь или вброд. И какой-то мужчина, помню, нёс меня на плечах, а я кричал маме, что оставил на корабле свое ружье. И от этой обиды плакал.

После войны мы в Ленинград уже не вернулись.

Вот и всё пока, что я хочу рассказать. Зачем я вообще это делаю? Не знаю, может, мне просто хочется тебя предостеречь. Просто нужно  быть всегда настороже и не выпускать из рук своего деревянного оружия. Понимаешь?

Агния:

Вадим Георгиевич... Вы меня видели в отражении?

Потому что он улыбался, разворачиваясь от ларька, где до этого что-то рассматривал.

- Да, вы тут немножко отразились. Хотя это не помешало вам быть совершенно неотразимой, - потом помолчал, угадывая мое настроение, и решился: - Как поживает воскресёнок?

Воскресёнок? Надеюсь, вы не издеваетесь?

- Нисколько, милая Агния. Вот вы, например, будете долго смеяться, если я вам сейчас покажу Гоголя?

Он ждал какой-то реакции  -  хотя бы  -  уж не ответа. А я как дура стояла и плавно пережевывала его "милую Агнию". Очень уж мне это показалось горячим и вкусным. И ещё немножечко неуместным.

- Смотрите, здесь он. Всего одиннадцать рублей.

Там, на витрине ларька, среди прочих и прочих лежала конфетная трубочка с надписью на обложке: ГОГОЛЬ. И с подзаголовком: "поэма в сливочном вкусе".

Вот это да! Что же случилось с моим драгоценным учителем? Он вроде бы как улыбается и даже пытается пускать золотистые искорки из самых серединок зеленых глаз.

Будьте любезны! Вадим Георгиевич купил этого конфетного Гоголя и протянул его мне. Я сунула оранжевую трубочку прозапазуху, и взамен приготовилась выдать экспромт. (А в прошлый раз мне казалось, что я разговариваю даже не со стеной, а с абстрактным фактом переезда с одной квартиры на другую.) Где-то между Гомелем и Могилевом Гог и Магог могут готовить гоголь-моголь.

Он усмехнулся:
- Это вы только что сочинили?
- Нет, это так. Просто я чувствую, как они иногда прорываются, просятся сюда.
- Кто они?  -  удивленно сморгнул Максимов.
- Нет, нет, ничего. Боюсь, что я не смогу хорошо объяснить. И, казалось, захлопнула тему перед самым его носом. Но он ловко подставил ногу и наполовину протиснулся в дом:
- Значит, и воскресёнок из их числа?
- Ладно. Может, быть, что из их. Воскресёнок, он маленький. Он просто приносит письма. И что самое приятное  -  про него нельзя сказать: добрый или злой. Я ещё не знаю, как к ним относиться, а вот вы... Главное, не шутите.

Максимов сказал: Агния.

Я расправила плечи и язык распустила. Знаете, вы не были в зоопарке? В этом передвижном, который недавно приехал? Вагончики такие цветные со зверушками на площади за автовокзалом зоопарковались. Мы на прошлой неделе пошли с моими подопечными детишками. Вы знаете, я ведь работаю няней в одной семье.

- Я знаю.

- Откуда, ну, ладно, не важно. Так вот, у каждого работника этого зоопарка висит на груди фамильно-должностной бэджик. Я обратила внимание: некоторые фамилии нормальные, человеческие, а другие... Ну, вот, сейчас... Один там  -  Птичкин-Невеличкин, другой  -  Лисичкин-Сестричкин. Ещё  -  Зайкина-Забегайкина. А знаете, как зовут администратора или директора что ли? Афанасий Лосев-Запредельский. Скажете, это нормально? Что вы смеётесь?

- Да, лось  -  действительно животное запредельное, - выхохотал Вадим Георгиевич.

Нет, ну, правда! Думаете, это развеселые псевдонимы и только? И тогда он ещё раз назвал меня "милая Агния".

- Милая Агния, ваши рассказы пробуждают во мне жажду... едва ли не жизни. Давайте зайдем, и я водочки выпью.

- А самое странное, что детишки мои подопечные, Даня и Таня после этого заболели... Ветрянкой. Не смейтесь.

- Я давно не смеюсь. Если бы вы только знали, как давно я уже не смеюсь!

В тот вечер мне пришлось провожать его до самого дома. Он утолял жажду жизни до тех пор, пока портфель не стал слишком тяжелым и не упал из его руки на пол очередной забегаловки. Мне было смешно и странно помогать обессилевшему кумиру моего студенчества. Впрочем, он сам вряд ли уже замечал мое рядом с собою присутствие.

Лена:

Почему они выезжают на дорогу и не смотрят по сторонам  -  коляской вперёд и не смотрят. А смотрят только потом, когда уже сами на дорогу выйдут. Сто раз такое видела. А один раз даже видела, как мамаша одна вдоль дороги шла, тротуара там и правда не было, но ребёночка своего она вела за ручку не собой прикрывая, а с той стороны, где машины. Я бы таких больных мамаш собственными руками душила бы. А уж как ненавижу, когда они на детей орут на улицах и в магазинах. А уж как я себя ненавижу, когда на Танюшку или на Данечку кричу. И потом всю ночь спать не могу. Ненавижу.

5. ОДНОКЛАССНИК

Вадим:

Захожу домой  -  слышу примерно следующее:
- Понимаешь, заметил, что мои одноклассники умирают  один за другим. Совсем ещё нестарые люди: кто от болезни, кто спивается, кто в аварию попадает. Дальше  -  ещё интереснее, представь, стали умирать сокурсники, институтские товарищи, и преподы, хоть те, конечно, постарше, но тоже  -  заодно. Ни года не проходит без похорон. Не знаю уж, может, я старею и скоро моё время придёт, но кажется, всё неспроста.

Голос моего приятеля Игоря. Одноклассника, между прочим. Сидит и втирает кому-то из моих девиц всякую ахернею. Пока меня дома нет, уж я бы не дал ему такие разговорчики. Разувался, и тошнило. Нет, выпил я не так уж и много. Да и не то пил, чтобы плохо было. Тошнило от этих слов:

- ...главное-то что? Гибнут самые лучшие, самые талантливые, самые достойные что ли... Я решил во всём разобраться, спросить у кого-нибудь, в чём дело. А кто может ответить, кроме одной костлявенькой дамочки с косой? Вот мне и хочется записаться к самой смерти на приём, как говорится, на аудиенцию.

Я ударил его не то чтобы неожиданно. То есть он видел, как я вхожу. Видел, но не замолчал, а дочка моя при этом всё пускала сладкие слюни. Ещё чего не хватало, запудрил этой дуре мозги и. В общем, я не удержался и ударил его, кажется, в ухо.

Ну, потом  -  ерунда, ничего интересного. Он обиделся, хотел было ответить, Верка заплакала, он стал её успокаивать. Они потащили меня в комнату, считая, что я невменяем. Но драться мне не хотелось, я ведь не буйный. Просто нечего плести всякое шестнадцатилетней соплячке. Да, вспомнил ещё, когда он сначала на меня кинулся, я ему крикнул: "Бей, убей, я тоже твой одноклассник, давай для ровного счёта..."

В общем, стыдно, конечно. Стыдно теперь и за себя, и за него, и за Веру. Ведь она чего-то там ему верит, а на меня внимания не обращает. Я папа-алкоголик. Куда катится мир?

Автор:

Учителя в журнале отмечали
Отсутствующих на уроке буквой "Н",
А опоздавших отмечали точкой.
Мне снится школа: даже стены плачут
(У них оказывается, есть глаза).
Время растет, и выросли масштабы  -
Другой учитель и другой журнал.
И вот недавно третьему из нас
Неумолимо начертали "Н".
А я за них как староста просила:
Поставьте им хотя бы точку, может,
Они еще придут, ну, задержались...
Но мне в лицо молчали облака
И сторожиха звякала ключами.

Агния:

Сегодня я встретила Тёму, с которым училась до десятого класса.

После смерти главного в моей жизни одноклассника мне трудно видеться с ними, с остальными. Случайные встречи переживаю не то чтобы скрепя сердце, а скрипя сердцем (какая находка неграмотных носителей языка). Во-первых, напоминают одним своим видом. Во-вторых, начинается совсем уж дикое-безобразное: А это правда, что после школы у тебя с Димкой был роман? Или: А ты не знаешь, что с ним потом случилось? И даже так: А говорят, что это ты во всём виновата.

Что касается первого пункта, Тёма не исключение. Столкнулись в дверях. И как любое напоминание, сердце стукнуло в горло  -  ещё прежде чем он успел меня узнать. Я растерялась, а он тут же собрал меня в охапку и не спрашивая потащил к своей машине.

- Агния, свинюга, да я ж тебя сто лет не видел! Даже и не думай спешить, торопиться и прочие там отговорки! Срочно рассказывай, как твои дела!

Тёме можно, Тёма хороший. Однажды он. А впрочем, не стоит об этом. Я подумала, ладно, лишь бы не задавал глупых вопросов. И он повёз меня кататься по городу.

- Ты сам-то никуда не спешишь? Где ты работаешь?

Он поморщился, потом сразу рассмеялся и махнул рукой.

- Я это... Как говорится, мелкий предприниматель. Меленький такой. Мы с Ваней открыли недавно свой бизнес. Помнишь Ваню Симонова? Это всё он, а я за компанию.

И Артём долго и смешно рассказывал мне о своих коммерческих приключениях. Я расслабилась и потеряла бдительность. И даже не насторожилась, когда услышала первое "а помнишь".

- А помнишь, как мы с тобой писали звуки для спектакля?

В девятом классе мы готовили спектакль. Со старшеклассниками. Пьеса какого-то новомодного автора, я сейчас уже и забыла, кого. Нам с Тёмой дали маленькие роли: мы оба должны были представлять не то какие-то абстрактные понятия, не то олицетворённые человеческие чувства. Но кроме этого на нас с ним повесили звуковое оформление спектакля. С музыкой было просто: оба отпетые меломаны, мы быстро подобрали у себя и у знакомых нужные записи. А вот с шумами оказалась проблема. По сюжету были совершенно необходимы звук идущего и тормозящего поезда, шум лифта и детский плач.

Помню, было очень холодно и мы страшно замёрзли, пока добрались до вокзала с моим дурацким жёлтым магнитофоном. Забрались в вагон первой попавшейся электрички и, забившись в угол, стали греться. Тёма обхватил меня за плечо и прижал к себе: так было теплее. И побежали первые искорки. И я почувствовала, что он мне не товарищ по театральной студии, не безликий одноклассник, а что мы совершенно взрослые люди, едем куда-то далеко-далеко, совсем одни на целом белом свете. Да, и ещё едет с нами этот жёлтый магнитофон. Электричка тронулась, и мы нажали на запись. Увы! Характерного, ни с чем не сравнимого звука поезда как не бывало. Мы плавно и почти беззвучно скользили, колёсами почти не стуча. Как не хотелось расцеплять объятия! Но пришлось нам вылезти в тамбур, потому что там было слышнее. Тёма попробовал даже ехать между вагонами, там-то и удалось ему поймать в ловушку магнитофона желаемый звук.

А детский плач записали в стоматологической поликлинике. Нам было стыдно прийти и просто так подставить микрофон какой-нибудь плачущей мордашке. Поэтому Тёма предложил спрятать магнитофон в большую спортивную сумку и постоять с ней у двери кабинета, якобы заняв очередь. Плач получился приглушённый, прорывающийся издалека. Впрочем, именно такого эффекта и требовал сюжет нашей пьесы.

А в лифте он меня всё-таки поцеловал. Первый и последний раз. И звук лифта у нас совсем не получился  -  так, глупенький какой-то шум. Всё равно пришлось потом переписывать.

- Агния, я тут подумал...

Я уже совсем растаяла от этих воспоминаний и от приятно щекочущей скорости. Посмотрела на него с добрым овечьим любопытством. И даже телефонный звонок с надписью "МАРА" на экране не надоумил меня резко попрощаться и выскочить из машины на светофоре. Мара спросила: Что ты сейчас делаешь? Ты можешь со мной говорить? Я ответила: Еду по городу. Если что-нибудь срочное, говори. А лучше я попозже тебе перезвоню.

Она задумалась, как будто прислушивалась к шуму с нашей стороны, потом каким-то официально-диспетчерским голосом сообщила:

- Я купила билет и через неделю буду в Москве. Переночую у родственников, а потом... Ты сможешь меня принять?

Мара, что это за тон! Что это за вопросы! Я тебя жду как не знаю кто... Как...

- Ладно, ладно, - сверкнула она своим уже настоящим, нагловато-игривым смешком. Можешь готовиться к встрече, только окно без меня не мой... И свиданий никому не назначай на время моего приезда, - и снова погасла где-то в далёком Париже.

- Мара  -  это твоя подруга?  -  сунул свой любопытный нос Артём, когда я убрала телефон. А потом с места в карьер: Может быть, тебе неприятно об этом говорить, но я теперь точно знаю, что нашего Диму убили.

Чёрт. Ну, что мне теперь, на полном ходу из машины прыгать? Я даже не смогла устроить ему враждебного молчания, так хитро он меня к себе расположил. Я спросила: Что ты знаешь? Удивительно, как просто у меня это выскочило. Так вот: "что ты знаешь"  -  и всё.

- Меня ещё тогда поразила эта тёмная история, и я всё никак не мог успокоиться и забыть. Все эти годы. Всё думал, почему он никому не сказал, что едет в Москву? Что за таинственность? И главное  -  что там случилось и почему...

...Тёма, может, не надо...
...и почему его никому не показали потом, когда...

Мне Дима сказал, что едет, я его даже провожала, - это я то ли проговорила, то ли продумала молча, во всяком случае, Тёма меня услышал. Он остановил машину, и мы минуты две сидели молча и пусто, успокаивая каждый своё. Потом он отстегнул оба наших ремня, чтобы удобнее развернуться и взять меня за руку. А я не возразила этому жесту, потому что в нём не было и намёка на взрослые отношения. Чувство, обратное тому, что тогда, в электричке. Всё-таки он мне товарищ по театральной студии и он знает, как лучше поймать этот звук движущегося и тормозящего поезда.

- Агния, - сказал Тёма шёпотом, чтобы не спугнуть то ли меня саму, то ли моё к нему чувство доверия. Я кое-что понял. И я, кажется, напал на след. Мне только нужно одно подтверждение, только один эксперимент. Я обязательно должен понять, отчего он погиб.

И тут уже я наконец-то не выдержала. Мелкая-мелкая дрожь начала расти откуда-то из-под ногтей и подниматься к голове. Почему-то вспомнилось, как странно и ласково произносил Дима некоторые звуки, например, "л" он не проговаривал до конца, а только чуть-чуть, как будто перешагивал через него в каждом слове на цыпочках.

И я выскочила из Тёминой машины, ладонью залепливая рыдание обратно в рот, естественно даже не попрощавшись.

6. ПОЕЗД

Мара:

Мы познакомились с Нюсей, можно сказать, в сортире. Смешно, да. И до ужаса романтично. Я ехала к родственникам в Москву, она  -  возвращалась из турпоездки по Франции. В тамбуре поезда, стоя в очереди в туалет, я услышала за спиной:
- А вот абсента не успели попробовать.
И в ответ:
- Да ну, говорят он во Франции ненастоящий.
- Всё-таки жалко. Мне так хотелось!

Я подумала: до чего же пошленькие дамочки, эти туристки! И обернулась. Сначала почему-то показалось, что у любительницы абсента неправильная форма бровей. Вот бы их выровнять: выщипать или накрасить! Потом, уже отворачиваясь, на излете, схватила роскошную округлость золотистого каре и вазоподобную осанку попутчицы. А еще через минуту, обмакнув лицо в мокрый ковшик ладоней, удивилась: а ведь дядя Коля не получит обещанного подарка!

Из туалета в тамбур я шагнула, как будто  -  из поезда на ходу. Вот так:
- Я Мара. Заходите ко мне во второе купе, я вас угощу абсентом.

С того дня началась моя Агния, Нюся. Нам судьба была встретиться в поезде, потому что потом сколько мы с ней вместе исколесили! Узнав, что я с двенадцати лет живу во Франции и России почти не помню и не знаю, Агния загорелась мне ее показать. И вот  -  мы с ней  -  и в Петербург, и в Новгороды, и во Владимир-Суздаль, и даже раз до Байкала урвали у жизни добраться. Получалось всё больше по-простому, третьим классом, потому что денег у обеих не очень-то было.

Однажды ночью нас из общего вагона выселили. В полночь мы вышли в тамбур покурить, возвращаемся, а на нашей скамейке нетрезвый и тяжелый мужчина спит, прямо поверх оставленных дорожных котомок и зонтиков. Очень тяжелый на подъем мужчина. Мы попробовали его туда-сюда грузить да тузить, но потом поняли, с каким головокружительным облегчением можно вернуться в задымленный тамбур. Захмелевшая от ночи Агния простирала свои тупые ноготки к окну, показывая мне кромешную красавицу Россию и просила читать стихи.

Милая моя девочка, она всегда просит меня почитать ей что-нибудь на французском  -  стихи, ну, или что-нибудь спеть. Она слушает, и лицо у нее делается смущенное, глупое. Потому что способности к языкам в этой голове никакой, а слух  -  музыкальный. Агния говорит, что чужеземная фонетика ей ухо щекочет (обнюхивает и целует). А я бы еще на месте этой самой фонетики крошечную Нюсину сережку губами схватила и потихонечку теребила бы смеха ради

Так мы с ней в тот раз всю ночь Верлена в тамбуре читали.

Автор:

Спокойно проучившись бок о бок десять лет и без какого-нибудь особого сожаления расставшись на выпускном, они встретились однажды снова. Как будто чья-то всемогущая рука вернула их, повернула друг к другу и включила на полную мощность. Это было неутолимое какое-то умопомешательство. Не произнеся за всю историю слова "люблю", они даже рядом друг с другом мучились от возможности расстаться. Так получилось, что за какие-то считанные месяцы эти двое вчитались в лица друг друга и вычитали там слишком многое из тайн. То, чего и не позволено знать. И, видимо, они стали друг от друга как боги.

Как посторонний наблюдатель, могу лишь заметить, что подобные страсти встречаются нечасто, а если случаются, то никогда не длятся. Они взрываются, горят, а потом долго ещё болят под своими обломками.

Как автор, жалеющий своих героев, я склоняюсь в почтительном поклоне перед их романтической глупостью и смущенно перевожу взгляд на другие сюжетные ходы и взаимосплетения.

Как человек, переживший подобную страсть и переживающий боль под ее обломками долгие годы  -  я утверждаю, что смерти нет, нет и не может быть.

Дмитрий учился на заочном, а в Москву ездил искать работу. Первые поездки оказались неудачными, но он никогда не сдавался. Говорил, что теперь уж наверняка найдет что-нибудь подходящее. Подразумевалось, что работа поможет им стать заодно против обстоятельств, то есть жить только вдвоем, собственным домом.

Агния провожала его вечером на вокзале и много смеялась, чтобы не задумываться. Он  -  тоже много и по пустякам, издевался над ее рыжими ботинками с надписью USA. Нехорошо, надо быть патриотом, а она впитывала каждое глупое словечко, чтобы зависать на нем в одиночестве уже через десять минут. Потом вроде о том, что nec sine te... а там и пора уже было прощаться. Он поднялся в вагон и долго пытался открыть окно около тамбура. Поезд тронулся, и ей пришлось классически семенить параллельно ему, натыкаясь на провожающих. Упрямое окно наконец открылось, и Дима протянул к ней свою комически озабоченную фразу:
Агничка, всё-таки прошу тебя, будь патриотом.

Агния плюнула, рассмеялась, чуть не упала и остановилась. После этого она уже не увидела Диму ни живым, и ни мертвым.

Вадим:

Сегодня я попросил её перейти на ты. И по имени. А то каждый раз вздрагиваю, когда она ко мне обращается. Как на лекции. Спросил, можно ли курить у неё на кухне. Она кивнула и достала из шкафа странный набор: пепельницу в виде черепахи, зажигалку с лисьим профилем на боку, коробочку с сандалом и ещё костяную фигурку слона.

- Что ещё за зверинец? Какое отношение к моему вопросу имеет этот слон?
- Благовония скрасят запах табака. А слоник  -  просто подставка для палочек. Видите, в спине у него три дырочки? Он безобидный, курите.
И тогда я попросил её на ты. Агния сразу поспешила испробовать:
- Ты есть хочешь?
- Нет, - даже испугался я от такого переворота её мысли.
- Странно, - усмехнулась она, - обычно если мужчина приходит ко мне домой, а отсюда переходит на ты, то сразу оказывается страшно голодным.
- Я не из таких, - показал я улыбку, - обычно у малознакомых девушек из рук еду не беру.
- Я давно уже ничего не ем, я сочиняю стихи, - красиво вздохнула Агния, и мне вспомнилось, какой она всегда казалась язвительной. Даже при всей своей почтительности к старшему и педагогу.
- Не хами, а то придётся вернуться на вы, - пригрозил я хозяйке квартиры.
- Ах, извините, - искусно сымитировала она кокетство.

Потом мы молча курили.
Потом я сказал:
- Это мой папа стихи писал, а я  -  никогда.

Агния удивилась. Я не понял, чему больше: первой или второй части утверждения.

- Ну, тогда расскажи мне о нём, - поёжилась она, что опять же было непонятно: тогда  -  это когда?

Я долго молчал, потом, совсем как идиот, глубокомысленно изрёк:
- Всю жизнь мой папа писал стихи, - и враждебно посмотрел на Агнию, чтобы она не вздумала спросить о том. Хорошие стихи или нет. Она не спросила.  -  Люди считали его больным, не из-за стихов, конечно. Это глупость, что сумасшедшие и поэты как правило совпадают в одном лице. Просто за несколько лет до смерти он почти перестал разговаривать. Не потерял физическую способность говорить, а  как-то забыл о необходимости произносить слова. Мама пыталась его лечить, пыталась потом с ним разводиться, а потом он умер, и она очень переживала.

Агния смотрела, я видел, что она не понимает.
- Кажется, я понимаю, - сказала она на том конце сандалового облачка.
- Ты можешь на меня так не смотреть?  -  попросил я.  -  Так мне кажется, что ты всё ещё ученица, студентка. И в глазах у тебя мигают лампочки с надписью: "Да, Вадим Георгиевич, вы безусловно правы".

Она обиженно крутанулась на табуретке:
- Зачем ты так?

А меня несло ещё дальше:
- И после слов "мой отец умер" ты должна была потупившись сказать "Извини, я не знала". Когда так говорят в фильмах, мне хочется на стену лезть от человеческой тупости и пошлости. Ты хоть один раз слышала, чтобы хоть в одном фильме хоть кто-нибудь? Ответил по-другому?

Агния быстренько подумала про контра и цетера, ну, и выдала:
- Извини, Вадик, я не знала, что ты такой псих.
- Ладно, давай теперь о тебе расскажем, - это я уже извинялся.  -  Ты что ли на фотографии?

Над столом у неё чёрно-белое, стилизованное под ретро фото. На нём  -  двое под ручку в костюмах, опять же небрежно стилизованных под девятнадцатый, оба в цилиндрах. Я вспомнил, что это. Агния пришла в этом костюме на свой институтский выпускной. Пришла не одна, с какой-то девицей, вот она же на фото. Одна из них с тростью, другая  -  с трубкой.

- Это Верлен и Рембо, - пожала плечами Агния как о само собой разумеющемся. Да, точно. Тогда я тоже это слышал. Говорили даже, что когда преподы после банкета разошлись, Агния со своей подругой пытались учинить пьяный дебош. Бить посуду и ходить по столам. Типа как Верлен и Рембо.

- Расскажи, - попросил я её теперь.
- Это Мара, - сказала Агния безо всякого выражения. Нет, вру, с искусно скрываемым выражением. И продолжала:
- Это было в наше с ней первое лето. Тогда мы недавно познакомились. Она много лет прожила во Франции, она знает французский, она рассказывала мне о них, она читала мне их стихи.

Я почувствовал, что во внезапном косноязычии Агнии кроется что-то нехорошее. Нечто, что она сама не в силах понять.
- И тогда вы решили поиграть?
Она виновато кивнула.
- Эта фотография с выпускного?
- Нет, - ответила она, - это за несколько дней до него. Здесь мы ещё бодрые, красивые. А на выпускном мне было слишком плохо.

Вспомнил и другой эпизод. Кажется, только я один и видел тогда, как она пыталась порезать себе руку. От отчаянья, от боли, за углом столовой, где проходил выпускной. Сейчас я чуть не сказал, что помню это, но она вовремя предложила мне "хотя бы чаю".

Я раздражённо вздохнул, и Агния приняла это на свой счёт. Слепила быстренько очередной свой каламбур, вроде:
- Намозолила я тебе глаза, а теперь ещё наступлю на больную мозоль.

И сразу:
- От чего же умер твой папа?
- От сердечного приступа, - ответил я.  -  Всё очень банально, никакой мистики. Просто он ехал в Москву, на какую-то деловую встречу. И по дороге, прямо в вагоне и умер.

Агния не сказала никакого "извини". Но подозрительно и как-то испуганно проверила меня взглядом.

7. СОСЕДИ

Вадим:

Будут строить себе роскошные особняки. В центре города. Всё правильно. Аминь. А нашу старую развалину со сдохшими трубами и рыхлым потолком (дрыхлым  -  сказала бы Агния)  -  того. Снесут. Так будет лучше для всех, а кто бы сомневался?

Не люблю Набокова, но сейчас вспомнил почему-то, как Лужина отправляли из дома в школу. Такой же шок: меня? Из моего, моего дома?

Никогда не знал ностальгии, потому что не менял местожительства. Мой приятель один всю жизнь скитался и писал мне из разных мест. Он чувствовал, как прикипает, прирастает, а потом  -  дернул себя с корнем и поехал дальше. Но всё равно ему было обидно. Ностальгия  -  это тоска по себе прежнему. И уж тем более  -  по прежним людям. Особенно по тем, кто рядом с тобой.

Вроде бы ничего страшного, но всё равно  -  пустота. Дело не только в доме. Помню, как отец там молча сидел часами. Говорили, что он больной. Мама плакала. А я не беспокоился. Теперь за собой замечаю подобное. Ещё это странное письмо. Пусто, пусто.

Агния говорит. Впрочем, нет. Нет никакой Агнии. Пустота и звон в ушах.

Соседи уехали позавчера. На их половине кто-то ходит. И утром я видел там чужого человека. Кто это? Новые хозяева, купившие участок под особняк? Непохоже. Представляю, как будут ломаться стены. Рамы. Интересно, стекла вынут заранее или так? Когда жива была бабушка, зимой между рамами всегда клали вату, а сверху  -  дождик, гирлянды, мелкие елочные игрушки. Маме это не нравилось, она сердилась. А папа? И потом весной с наслаждением вытряхивала всю эту мишуру и жадно отмывала стёкла. Говорила, что весна  -  это чистые окна, как будто дышать по-новому научаешься.

А у соседей много вещей осталось. Мы с этими Кузьмиными в последние годы не очень-то. Родители мои дружили со старшими, а мы как-то так. Моя жена, ну, и соседка тоже хороша. Они забор захотели поставить, от нас отгородиться. Отродясь этого не было. А тут ещё Катя уперлась: не хотим пополам, мол, вам нужно, вы и платите. Эти обиделись.

Я, конечно, в детстве с Мишкой играл. Потом только здоровались. Помню, ручки у них на дверях меня удивляли. Старинные, типа ручной работы. В виде птицы: голова ворона и крыло, чуть назад отведенное.

Пойти посмотреть, может, остались ручки? Свинтить бы парочку на память да к новой квартире приручить. Я закурил и пошел к соседям. Почему-то почувствовал себя очень старым. Посмотрел на забор и подумал: какой же я всё-таки старый. Лучше обойду.

Свет горел у них на кухне. Я позвонил, и внутри залаяли. Неужели это Тим?

Пожилой и нетрезвый. Это было видно даже через окно. Нет, не Тим, а тот человек, который меня рассматривал. Потом  как-то так мяукнул в форточку:
- Товарищ, а вы кто?
- Сосед, - говорю, - бывший. Не верите, вон, у Тима спросите.

Мужчина открыл. Пёс бросился меня обнимать-целовать. Однажды Вера его блином кормила, когда они ещё оба маленькие были. Тима оставили одного, заперли на веранде. Он и скулил целый день. А Вера сидела под дверью, развлекала его разговорами и маленькие кусочки блина в щелочку под дверью просовывала. У них потом долго жирное пятно на дверях красовалось.

- Совсем уже взбесились от жира, - возмущался мужчина, охотно ведя меня на освещенную кухню. - Я говорю, хозяева, уехали, а собачку не взяли. Как бишь его зовут? Да ты проходи, сосед бывший, садись на тумбореточку, - и он уже наливал и подсовывал мне под локоть старую кузьминскую рюмку.  -  Я сторож, сторож от строительной компании. Сказали: сиди, я и сижу тут. А чего от кого сторожить? Ну, будем знакомы.

Я сел. Коричневый Тим, похожий на медвежонка дворняг, потянулся ко мне преданным зайкой.
- Вот так вот, сбежали все со стонущего корабля, - продолжал мой собеседник всё краснея и косея от деланного возмущения, - а мне теперь вот этого пса передали по насмешке. Как же это можно, всё это людское говнодушие. Или быть может, наш покорный слуга хочет забрать себе эту собачку? Я-то не знал, как его, говорю ему: Мухоморда, ты есть хочешь? Отзывается.

Я почувствовал щекотку в ладонях: записать бы сейчас весь его бред, дословно, вон хотя бы на клочке обоев. Этот приятель рассыпает перлы своим языком, как. Агния была бы рада. Расскажу ей всё, что запомню.

- Да я и не представился, извини. Вяздеслав Уважуха, - и он, привстав, приподнял с головы старую кузьминскую шляпу.  -  Будьте лю-бездны, а вас? Так вот, Вадим Георгиевич, выпьем, как сторож со старожилом. Знаешь, дорогой мой... Ты всё это не так, не думай, что тебя теперь выгоняют. Знай повышай виноградус. Легче... Легкоступность... легкодоступность должна быть эдакая в жизни, - его мяукающий голос всё время куда-то зарывался, пьянел.  -  Ну, вот я, вот со мной в жизни встречаются странные вещи. Три раза, - Уважуха назидательно выставил указательный палец, - один раз меня укусила мертвая щука, второй раз я порезался об авоську со свиными хвостиками, а в третий раз сухая чаинка влезла мне прямо под ноготь, так что потом палец резали.
А я сидел и вспоминал, уж не кузьминская ли старая куртка на моем новом знакомце, наверно, она. И я был неприлично рад такому безумному собеседнику на свою одинокую ночь. Мы ещё выпили. Вдруг он насторожился:
- А ты когда теперь переезжаешь?  -  и вкусно проглотив мой ответ с кусочком сухого кальмара, изрек-извлек откуда-то:
- Купи себе для новой квартиры. Старинная вещь, ручная работа. Четыре штуки, бери, не пожалеешь. Они достались мне по завещанию. Ишь какой павлин-мавлин крылатый, отдам по дешевке. Завещание, брат,  -  это значит, присматривать за вещами.

Агния:

Опять сегодня странный день. После обеда я пошла в детский сад забирать Даню. На душе сначала было хорошо: упруго и чисто  -  я называю такое состояние советским пломбиром по 20 копеек. Его можно есть на любом морозе, кусаешь, а зубам туго, не холодно и приятно. Потому что внутри сливки, а не лед. Так вот, когда дышится, и ничто тебе не мешает думать, а почти ни о чем и не думаешь, я шла, ну, разве что вчерашние слова вспоминала. Почему мне так жалко людей, которые уже устали от жизни? Хочется им помогать, делать подарки, даже целовать. Если им это, конечно, приятно. Максимов усталый. Может, поэтому меня к нему потянуло? Дима  -  нет, с ним было совсем по-другому.

Я вошла в детский сад, поздоровалась на вахте и заглянула в группу. Навстречу мне из-за стола выскочила возмущенная воспитательница. Новенькая. Ее недавно поставили на замену:
- Представьте себе, ваш Вадим сегодня... - почему-то осеклась, соображая. А я смотрела и ждала  -  застрявшая в своей мысли, как Винни-Пукс в дверях у кролика. И тут уже в меня с разбегу врезался Данилка, вытолкнул из мысли, и я смутилась, засмеялась.
- Ой, простите, - выдохнула воспитательница, - я вас перепутала с другой мамой.

Ничего особенного, нет, не это самое странное в сегодняшнем дне. (Хотя когда имя застает тебя врасплох, - это уже красный флажок, огонек, внимание, это уже что-то значит.)

Родители моих детишек сегодня ходили в ресторан, вернулись поздно (Лена совсем никакая от усталости). Я сдала свой пост, уснувших наконец Таню и Даню, и поехала домой едва ли не последним трамваем. Выходя из лифта, сунула руку в сумку  -  в одно отделение  -  в другое  -  в третье. И тут же в глубине живота взорвалось горячо: потеряла! Потеряла ключи или, в лучшем случае, оставила у хозяев.

Мне всегда почему-то вспоминается Набоков, когда я теряю или забываю ключи. Опять всё перевернула в сумке вверх дном. Уже захотелось плакать. Куда теперь, как? Первый час! К родителям? К друзьям? В третий раз тщетно изнасиловала сумку и карманы куртки. Обижалобная слеза пришла изнутри глаза и зачем-то напомнила, что Максимов сегодня ночует один в своем старом доме, а родные его уже. Конечно, я ее беспощадно стерла, слезу-искусительницу. Прислонилась спиной к своей родной двери и  -  опа! Ввалилась в квартиру. Кроме того, что не заперто, я сразу же поняла: а) что на кухне горит свет, б) что там кто-то есть, и почему-то в) что кричать бесполезно.

- Не пугайтесь, уважаемая хозяйка, мы не сделаем вам ничего плохого, - поспешил из кухни интеллигентный мужской голос, предупреждая любую неадекватную реакцию с моей стороны. Всё равно у меня в коридоре нет ничего тяжелого, чем можно было бы стукнуть грабителя. Но разуваться я всё-таки не стала, чтобы в случае чего сразу дать деру. Так прошла.

Там их было двое. Мужчины. Ну, как-то так в возрасте, а главное  -  похожие друг на друга. Вероятно, братья, может быть, даже близнецы. Оба в каких-то немыслимых пестрых рубахах, у одного борода подлиннее, у другого покороче и этот еще почему-то в фиолетовом берете с хвостиком на макушке.

На столе среди чашек моего так называемого гостевого сервиза стоял торт. Початый. Да не то что  -  съеденный на две трети. Шоколадный, с коричневыми розочками. (Мой любимый, кстати.)
- Ы-ы... Э-э... - сказала я, поджимая на пороге одну ногу, всё еще собиравшуюся бежать.
- Доля ваша, - один мужчина указал театральным жестом на торт, другой подхватил тремя пальцами свободную табуретку.
- Мы соседи. А у вас была открыта дверь, - буднично объяснил фиолетовый берет. - Разве ж можно так оставлять квартиру, юная леди? А ну как вынесут все ваши ценности-драгоценности? - пробулькал длинная борода, хлопоча над заварочным чайником.

Черт возьми, какие соседи в час ночи!  -  хотелось крикнуть, но голосовые связки были, видимо, сильно шокированы происходящим. И не слышали сигналов головного мозга.
- Вообще-то мы даже забеспокоились, когда увидели незапертую дверь, подумали: а вдруг что-то случилось и не нужна ли помощь, сказал один брат.
- А потом уже поняли, в чем дело, и решили дождаться хозяев, заодно посторожить квартиру, а потом уже и за угощением сбегали, - подхватил другой.

Я попробовала свой голос  -  потихоньку он выходил на связь.
Утром я закрывала дверь. Я помню.
Незваные гости как-то смущенно рассмеялись.
- Тогда почему же ваши ключи обнаружились здесь? - мужчина в берете указал на посудный шкаф.

И я не придумала ничего умнее, чем ответить на такое заявление: не знаю. Бре4-бред-бред и ещё берет. Так, на чем мы остановились? Я вдруг перешла в наступление. Но какие же вы соседи, если я вас тут сроду не видывала? Так и сказала: не видывала, и уже начинала приходить в себя и злиться.

Длиннобородый достал откуда-то сложенный вчетверо А-4. Развернул и почти пустил по воздуху ко мне. Я поймала.
- Со вчерашнего дня мы снимаем квартиру здесь, по соседству, такое вот простое объяснение.

Договор аренды жилого помещения. Гр. Иванов Виктор Сергеевич, именуемый в дальнейшем Арендодатель, с одной стороны, и гр. Айкендуевы Канистрат Евграфович и Полиблюд Евграфович, именуемые в дальнейшем Арендатор, с другой стороны, заключили настоящий договор... Все это напоминало знакомство Воланда со Степой Лиходеевым.

- Садитесь же, а то чай стынет. И тортик, кажется, ваш любимый.
- Ладно, сяду. Вы что ли братья? Боже мой, как я устала.
- Панибратья, - усмехнулся берет, - так и называйте нас: панибратья Айкендуевы, идет?
- Можно я закурю?  -  я помотала головой, сил у меня больше не было. Мне стало казаться, что они вот-вот растворятся, как пар над остывшим чаем. Странные соседи еще что-то говорили, объясняли, смеялись, а я машинально курила, пила чай, даже ела торт, но уже ничегошеньки не понимала. Потом вдруг догадалась сказать:
- Вопрос на засыпку: а откуда вы знаете мой любимый торт?

Панибратья рассмеялись:
- А секрет фирмы. Мы посмотрели, какие книги стоят у вас на полках и в каком порядке, и решили: хозяйка квартиры любит сладкое, скорее всего даже с шоколадным уклоном. Неужели мы не угадали?
Через полчаса я их всё-таки выдворила. На всякий случай осмотрела вещи  -  те же книги. Ни денег, ни драгоценностей у меня дома не водится. Компьютер на месте, тостер и фен. Ладно. Ничего не унесли странные ночные гости. Только ключ со всего этого сумасшествия посмотреть я забыла.


Мара:

Я никого не ждала. И не думала ни о чем. И уж тем более  -  не прилагала усилий к тому, что случилось.

А всё же ничуть не была удивлена, когда увидела эту девочку. Узнала, конечно, узнала. Вы покупали у меня Аполлинера несколько дней назад. Проходите, можно сюда. Вы ведь курите?

Не понимаю, почему я ее узнала. Теперь у нее были совсем другие глаза. Если продолжить ту цветовую ассоциацию, сейчас в ее взгляде сидело пепельное недоумение пополам с грязно-бурым страхом. А платьице при этом на ней было нескладное, желтое не по сезону, поторопившееся перепрыгнуть в лето.

- Вам понадобилась русскоязычная литература? Вы ведь за этим пришли?

Она грубо вытряхнула сигарету из пачки, укусила ни в чем не повинный фильтр. Невнимательно села в кресло  -  на книгу. Машинально вытащила ее из-под себя.

Я пропустила половину дымящегося молчания и позволила себе усмехнуться:
- Это становится забавным. Скажите хоть, как вас зовут.
- Николь, - открыла свой перламутровый ротик-краник девушка, и тут началось! Подряд это скучно пересказывать, ну, короче говоря, всю жизнь она искала человека, который смог бы понять ее сложную душу и что-то там еще. А потом она встретила, тыры-пыры, но к несчастью, он был уже безнадежно семеен. Семейным, то есть был. И вот теперь в этом самом  -  несчастье всей их (его и ее) жизни. Тьфу! С каких это пор, прости Господи, я стала похожа на плакательную жилетку?
- Послушайте, милая, нельзя ли покороче? Что там у вас для меня?

Она привстала, готовая броситься не то мне на шею, не то передо мной на колени. И мелодраматично изрекла:
- Отдайте мне его!

Вот те раз! Может, она перепутала меня с его женой? Это многое объясняет. За кого вы меня...
- Нет-нет, я не сумасшедшая! Мадам, поймите меня правильно. Просто я почувствовала, что вы это можете, что у вас есть сила двигать людьми!

Вот черт! И рассмешила и разозлила! Мне еще не хватало возиться с истеричками! А она мне:
- Знаете, ведь в тот день, когда мы с ним, ну, с вами у вас в магазине встретились... Он потом вечером пытался покончить с собой. И замолчала значитально-многозначительно. Думала, я сейчас же разахаюсь, разохаюсь, раз... - чего там еще? Я пожала плечами: Это случается иногда с мужчинами. И тут желторотая (желторобая) соплячка встала, подошла ко мне очень нагло и вплотную и выдала рваным, трясущимся шепотом:
- Меня уже вызывали в полицию. Инспектор спросил, не знаю ли я, что такое или кто такая Мара. Он  -  когда его везли в больницу  -  якобы несколько раз повторил это имя. И всё. Потом потерял сознание.

Мне даже показалось, что она вот-вот схватит меня за грудки своими белоснежными лапками и попытается вытрясти из меня мою сложную душу. Не приведи Господь. Но  -  то ли сдержалась, то ли наоборот, не хватило больше сил  -  Николь  просто резко стекла в кресло.
- Я живу в соседнем с вами доме. Я знаю, что вас зовут Мара. Полиции я, конечно, не сказала, но, может быть, ещё скажу.

Вот такой мне выдался весенний вечерок. Ладно, хватит. Дорогуша, ни вас, ни вашего женатого истеричного ухажера я не имею чести знать, равно как не имею никакого отношения ко всей этой грязной истории. Спросите сами у своего самоубийцы, когда он очухается, кто такая Мара. Может, у него любовниц как собак нерезаных, кто его знает, чьи там имена он повторяет в бреду!

Девочка забрызгала меня темно-синими кляксами глубочайшей обиды из округлённых глаз и попятилась к выходу. Я только чувствовала, что она припрятала за собой последнее слово, чтобы бросить его в закрывающемся лифте и не услышать ответа. Поэтому я взахлеб хлопнула дверью, не дожидаясь прихода кабины.

- Тогда почему в магазине вы заговорили со мной по-русски?  -  втиснула Николь свою заготовку в замочную щель. Может быть, она ещё ожидала ответа? Значит, я всё-таки достаточно плохо разбираюсь в людях.

8. ВОРОН

Вадим:

Теперь мне через весь город. Далеко. С пересадками. Долго. Или маршрутка, что дорого. По утрам отсыпаюсь в дороге. Особенно сегодня. Хоть будильник ставь, чтобы не проспать остановку.

И только об этом подумал  -  звонок: телефон, он же будильник. Голос Агнии сжался как пружинка, вот-вот выстрелит мне в ухо положительной эмоцией.

- Вадим Георгиевич, поднимите... Подними голову, посмотри в окно!

И правда, обгоняет нас другая маршрутка, внутри  -  Агния, ноготками по стеклу скребет, посмеивается мне навстречу и мимо.

Глазастая, говорю, как ты меня высмотрела? И тут же пронеслась, потерял ее из поля зрения. А она хоть уехала вперед, но в телефоне продолжается.

- Я у родителей ночевала, поэтому с той стороны еду. Только подумала, что вы... ты тоже примерно в это время должен ехать, и тут же тебя увидела.

А голос извиняется, как будто с ночи караулила на остановке, а увидев меня в окне, бросилась в погоню. Нет, так не бывает.

- Знаешь, Агния, я вчера вечером... Может, лучше при встрече расскажу? Но когда еще встретимся? Нет, именно сейчас, в этой дорожной чехарде. Мы как раз настигли их на светофоре, встали в ряд, и я снова увидел если не глаза, так яркую зеленую курточку.

- Выхожу вчера из магазина, вижу: парень идет с вороном на плече. Понимаешь, с вороном, как с охотничьей птицей. Не какая-нибудь там галка дрессированная, а настоящий черный карракс. Очень страшно. Ты когда-нибудь видела настоящего живого ворона?

Да, - поставила запятую в телефон и чуть не свернула шею, когда маршрутки развезли нас на перекрестке в разные стороны.

Агния:

Что-то у моих хозяев-работодателей неисправное в доме, неправильное происходит. Лена вечно сонная ходит и всё какую-то дымную философию пытается из себя выдохнуть. Причем на пустом месте. И курит при детях. Иван Петрович на меня обижен, даже Таня и Даня притихшие. Из болезни еще не выплыли? Может, уйти мне? А потом опять мучиться с трудноустройством. Вот, кстати, еще словечко. Надо Максимову объяснить.

Ой, а вон, случайно не он едет? Эй, эй! Как же так, он меня и не видит! Сразу за телефон схватилась. Голову поднял, удивился, всё как положено. И говорит мне такую вот вежливую вещь:
- Я сегодня ночью смотрел в окно и подумал, что мы с тобой... никогда больше не увидимся. Не сможем, да и не надо нам.

Я смеюсь. Вы это своим спутникам, соседям по автобусу расскажите, расскажи. Никогда... Кстати, недавно я поняла, почему это Эдгара По в такую истерику от черного ворона бросало.

- Что?  -  кричит Максимов, как будто мы разъехались, и от этого хуже слышно стало.
- Я, говорю, тогда в зоопарке настоящего ворона увидела. Впервые в жизни. Вот уж не думала, что он такой. Слон, а не птица. Такой невермор! Мне казалось на картинках, что он от вороны не сильно.

А по поводу По... Ой, какая чудесная аллитерация!

Автор:

Всё великое множество вещей уложено. Такси заказано. Лицо накрашено. Билеты проверены.

В коридоре Мара зацепилась волосами за шкафчик. Конечно, как же без посиделок-на-дорожку? Нет, просто всё-таки лучше убрать волосы. Нет ничего лучше старой доброй косы в дороге.

Эх, Россия комсомолки... Она нахмурилась зеркалу, в котором давно приучила себя отражаться, и потянула расческой черную прохладную массу к затылку. С наслаждением запустила когти в свою смоляную, без единой сединки гриву, разлила на три потока, заплела. Перекинула на спину, покрутила головой. И снова на плечо вернула. Боже, как я хороша! Однажды Агния пошутила над этой её всегдашней приговоркой: Она была хороша почему-то только в своем зеркале.

Но Мара на Агнию не обижалась. Не обижалась почти никогда.

9. МАРГАРИТА

Вадим:

Моя двоюродная сестра ушла из дома. Ушла, я ушам своим не поверил. Ко мне в институт сегодня заявился ее муж. Сказал, что Маргарита ушла, очевидно, к другому мужчине.

Вот уж! Для меня всегда это семейство было образцом благополучия. Такого неярко мерцающего, но благополучия. Хм, пожалуй, даже в хорошем значении слова. Дружные и сильные, конечно, характеры у них больно разные, темпераменты там. Температуры кипения. Но Рита, кажется, никогда об этом не задумывалась. Мне всегда казалось, она умеет интересно жить. Во время скучной праздничной семейной застольной беседы она казалась мне по-настоящему живой. Исключительно живой. Она тоже пришла бы в восторг от приезжего зоопарка и от нелепых фамилий служителей. Хотя в остальном она нисколько на Агнию не похожа. Нет, ничего подобного я от нее не ожидал. Впрочем, как раз  -  почему бы и нет?

У меня было время перед следующей лекцией, и мы с Павлом вышли в институтский парк. Туда, куда наши младшекурсники бегают на физкультуру, а старшие  -  с занятий. И распивают там спиртные напитки.

- Ты хочешь, чтобы я с ней поговорил?
Он покосился недобрым углом глаза, хмыкнул и закурил:
- Я нашел у нас дома письма ее любовника, - промычал Павел, прочищая горло. Нас обоих передернуло от слова "любовник". Одновременно, я видел.
- Я вчера отодвинул шкаф, ну, в общем, у меня карандаш туда закатился. И увидел, что обои за шкафом с одной стороны чуть-чуть отошли. Странно так топорщились, вот я и засунул туда руку от удивления.

Павел сам раскручивался на откровенность. Мне даже не пришлось задавать ему глупых вопросов.
- Вытащил газету, а между листами, там, ну, в общем, с десяток писем. Догадалась же так спрятать, шкаф сама двигала. Или кто помогал? Я их целиком не читал, так заглянул, чтобы убедиться, ну, в общем, да. Я, конечно, такого не ожидал, ну. Он называет ее Мара, Маричка. Смешно... Подумал и решил всё убрать, как было, и виду не подавать, что знаю. Просто хотел понаблюдать за ней, осторожно так расспросить. Я ведь просто понять хотел.

Павел ходил передо мной как маятник: три шага туда  -  три обратно. Курил, заикался и пытался развести меня на жалость.

- А потом она пришла с работы и сама ни с того ни с сего заявила, что уходит. Я о письмах даже не заикнулся. И теперь это, наверно, не имеет значения, - голос у Павла стал совсем неестественным. И я правда почувствовал жалость к нему. Неприятную. Всё так эффектно и просто получалось с его слов. Такая сякая  -  она, а он, посмотрите, как на картинке. Или это просто родственные чувства во мне взыграли?

- Она хочет с тобой развестись? Сказала, что уходит к другому навсегда?  -  я вякнул, чтобы замять замешательство.

На это Паша дернулся и надолго замолчал.

После работы мне позвонила жена и возмущенно сообщила уже не новую для меня новость. Я, правда, не понял, кем она была возмущена и чью сторону принимала: Павла или Маргариты. Велела мне срочно найти сестру  -  всеми правдами и неправдами.

Звонить Маргарите я не хотел. Будет нужно  -  сама меня найдет. Не буду же я искать ее и возвращать за ручку в лоно семьи. Всё-таки набрал номер и обрадовался тому, что телефон отключен.

По дороге домой хотел обдумать: странное письмо отца, само появление Агнии на горизонте, и вот  -  историю с Маргаритой. Шел пешком, по пути заходил в знакомые двери, выпивал там по сто и шел дальше. В результате ничего не обдумал и был уже хорош, когда решил таки дождаться маршрутки. И вдруг увидел их обеих. В смысле, Агнию и Маргариту. Они одновременно переходили перекресток наискосок. Навстречу друг дружке. Я, ей богу, подумал, что это мой пьяный глюк. Они встретились в самом центре перекрестка и разошлись, как в фигурном катании или там в синхронном плавании.

Я почувствовал, как ноги мои напряглись, чтобы броситься догонять Агнию. Но сам испугавшись этого порыва, спокойно двинулся навстречу Маргарите.

Мара:

Какой опыт. Каждый раз, когда лечу в самолёте, наблюдаю за поведением соседей-пассажиров. Суетятся, улыбаются, делают равнодушные лица, едят и пьют, даже спят почти по-настоящему. И всё равно только об одном думают. О-сколько-километров-внизу.

Особенно в момент касания земли всех выдаёт этот дружный вздох облегчения. Становится даже неловко и тесно от такого количества сброшенных масок. Приземлились, мол. Ах, что там теперь скрывать, ах как мы только что боялись.

Сегодня, пока летели, мой сосед даже пытался меня очаровывать. Сначала сумки мои забрасывал с тошнотворной любезностью, потом стюардессу гонял для меня за вином.

- Неужели вы не боитесь?  -  спросила я его наглую блондинистую физиономию.
- Кого?  -  ещё больше округлилась его игривая интонация. Решил, что я приняла правила его игры. Что буду сейчас пугать своим мужем или ещё что в таком духе. Нет, дружок, правила игры мне не важны. Лишь бы играть было интересно.
- Вот этого не боитесь?  -  кивнула я ему на окно, и тут же наш самолёт ухнул в воздушную яму. Лицо моего галантного кавалера на секунду стало серебристо-серым. И я не удержалась от смешка. Того самого, который Нюся называет смехом демонической женщины. Я даже готова была поспорить, что он сейчас сбежит в туалет. Но он сдержался и только спросил, как меня зовут. Старался не суетиться глазами по моему лицу.
- Мара, - ответила я голосом новенькой девочки, выставленной перед классом.
- Мара  -  это сокращённое от Маргариты?  -  вынырнул мой новый знакомец из воздушной ямы. Явно напрашивался ещё на одну. Я терпеливо объяснила, что в жизни меня как только не обзывали: и Маргаритой, и Марией, и Мариной, и даже Тамарой. Но при этом я Мара и больше ничего.
- Мара и больше ничего, - задумчиво повторил он. И ещё добавил какую-то пошлость, типа "очаровательная женщина с косой". Кстати, он чем-то смахивал на того парня из книжного магазина, по которому так убивалась моя нечаянная визитёрша Николь.

Агния:

Иногда Дима говорил о себе в третьем лице. Скажите, сударыня, он вам еще не надоел? Только скажите  -  он уйдет и не обидится. И если бы мой хоть один неосторожный полувздох, он бы ушел. И конечно, обиделся бы. Рядом с ним я не просто задерживала дыхание, я не дышала. Кажется, мне это было не нужно.

Дима всегда смеялся над одной только мыслью, что мы можем умереть.

И вот тогда мне приснилось, что я стою на коленях в каком-то узком коридоре на полу, усыпанном жемчугом. И как дождь, жемчужины сыплются откуда-то сверху на меня и вокруг. И звук от этого совсем неправильный, не такой, какого следовало бы ожидать от падения жемчужин. А специальный, занудный, как будто по краю хрустального фужера мокрым пальцем водят. Я подумала, что меня наказали и на жемчуг поставили, как на горох лентяя. А потом во сне же вспомнила, что жемчуг в русском фольклоре  -  это слезы, и кто-то. Кто-то тогда же мне произнес там, во сне. Что буду я по-настоящему счастлива, но уже после того как выплачу столько слез, сколько есть всего жемчужин в этом коридоре. С тех пор частенько я пытаюсь вернуться в тот сон и сосчитать, сколько же их точно там всё-таки было. Притом что давно уже знаю, что никакого мне счастья нет и не надо. И даже про слово это думаю со смутным презрением.

А сегодня совсем неожиданно я опять оказалась в этом коридоре. Но там было пусто и сухо  -  никакого дождя. Может, горе мое наконец-то иссякло? И только звук. Он по-прежнему был, он как-то косвенно подтверждал, что я не ошиблась адресом. Тревожный, скриплый, нарастающий.

Я проснулась и даже не сразу испугалась. Звук был отчетливый, он был на кухне моей съемной однокомнатной квартиры. Меня подбросило и прибило спиной к стене, к коврику над диваном. Именно спиной к стене, так я всегда боялась в детстве, чтобы ужас не захватил меня с тыла, чтобы любую опасность видеть лицом. Поперек горла запульсировал крик, но тут полоска света под кухонной дверью мне что-то напомнила, и страх отпустил.

Когда я выползла на кухню, замотавшись одеялом, панибратья Айкендуевы как по команде перестали водить своими длинными гибкими пальцами по краям моих гостевых бокалов и дружелюбно закивали-заморгали. Я не выдержала и обозвала их идиотами. Вы меня сговорились в психушку отправить? Что за мода вламываться среди ночи?

Канистрат и Полиблюд от слов моих заметно опечалились. Один из них (я еще не очень хорошо их различала) поспешил убрать бокалы в шкаф, а второй сделал вовсе скорбное лицо и предложил мне присесть.
- Мы принесли вам дурную новость, хозяйка, - сказал убиравший посуду.  -  Ваш хороший друг, ваш бывший одноклассник, человек, к которому вы были явно неравнодушны, попал в автокатастрофу.

Да, именно так это и прозвучало, "в автокатастрофу". Я никак не могла понять, о ком и о чем речь. Дима? Но при чем тут автокатастрофа?
- Он ждет вас в больнице. Сходите к нему завтра, может, он будет ещё жив, - продолжал уже другой Айкендуев.

Тёма? Да кто вы тут такие? Да что вы всё врете? Я видела Тёму недавно, не может быть, чтобы он... Мне снова захотелось прислониться к стенке спиной, чтобы страх не царапал меня сзади. Спокойно. Надо только убедить себя в том, что ничего сверхъестественного в этих братьях-панибратьях нет. Допустим, они сделали дубликат ключей от моей квартиры. Допустим, они странные люди, привыкшие ходить в гости к соседям без приглашения и по ночам. Но Тёма? Откуда они его знают и неужели он правда разбился? Откуда вам это...

Я не договорила.
- Мы сейчас работаем в той больнице, - как всегда предупредили Айкендуевы мой вопрос. Мы случайно узнали, услышали, что разговор шел о вас. Он попросил позвать одноклассницу Агнию, но его родные не знают вашего нового адреса и не могут. А мы...

Они вежливо помолчали, ожидая, когда во мне созреет следующий вопрос, чтобы и на него ответить впрок. Допустим. Но почему я всё-таки должна вам...

- Верить?  -  они переглянулись и опять загрустили. Потом на столе вдруг возникла водка и почему-то пачка замороженных крабовых палочек. Очевидно, предполагаемая закуска.
- Агния Николаевна, - кажется, Канистрат, постучал этим ледяным кубиком по краю моего одеяния-одеяла, как будто я всё ещё спала, а он пытался меня разбудить.

Действительно, я ничего не потеряю, если схожу завтра в эту больницу, если же нет...

Они заставили меня всё-таки выпить. Потом засобирались, ссылаясь на то, что их ручная домашняя крыса Оболтус уже, наверное, забеспокоилась по поводу их долгого и ночного отсутствия. Уходя, кажется, Полиблюд отечески склонился и поцеловал одеяло на мне в районе плеча:
- Хорошо, когда человек находит себе ответ в самой формулировке вопроса, - сказал он, слегка издеваясь над моей непонятливостью. И я, окончательно обессилев, простив им бесцеремонность, решила ни о чем больше не спрашивать. Особенно и конечно же о тех жемчужинах, о том, куда они их всё-таки подевали.

10. ОКНО

Мара:

Однажды я приехала к Нюсе зимой. Она тогда работала в газете, и целыми днями пропадала в редакции. И вот мне захотелось сделать ей какой-нибудь маленький, трогательный сюрприз. К её вечернему приходу сотворить что-нибудь эдакое приятное. Сбегала в магазин, купила вина и мороженой клюквы для пирога, вымыла полы-столы и тут вдруг наткнулась на кухонное окно. Оно было заморожено хуже той клюквы, через него не было видно абсолютно ничего. То есть, я помнила, что в детстве когда-то любовалась узорами, которые якобы дедушка мороз. Но тут не было никаких узоров, просто грязно-белая непричёсанная наледь. Мой тонкий эстетический вкус изумился и возмутился.

И я решила вымыть это окно.

Сначала выпотрошила утепляющие поролоновые трубочки из рам, потом с нечеловеческими усилиями выбила эти рамы из заледеневших редутов, налила в ведро горячей воды, и стала растворять.

Что называется любо дорого было, я его мыла, мыла, как будто глаза себе после сна продирала. Стало ясно и чисто, я уже хотела закрывать окно на место, но вдруг. Вдруг стекло стало покрываться новой корочкой льда. Неуклонно, прямо у меня на глазах. Я выругалась почти неприлично и налила в ведро новой воды, погорячее. После второй помывки окно пыталось сиять ещё чище, но льдом покрывалось прямо у меня из-под рук. Тогда я выругалась уж совсем неприлично. Но сдаваться была не намерена, и поэтому снова пошла за горячей водой. Я очень хотела сделать своей подруге сюрприз.

Когда вошла Нюся, я перестала воевать со стеклом и обречённо уселась на табуретку. В квартире стоял колюще-режущий морозяка, и только мне было жарко от злости и собственной глупости.

- Знаешь, - сказала мне в тот вечер Нюся, когда мы отсмеялись, заправили раму куда надо и уже начали вместе печь клюквенный пирог.  -  Знаешь, почему я так рада, что ты женщина?
- Почему же?  -  спросила я удивившись и затаив дыхание.
- Если бы рядом со мной сейчас был другой человек, настолько же хороший друг, как ты, но мужчина... Тогда это было бы изменой тому, кто у меня погиб и которого люблю.
Нюсечка всегда поражала меня своим умением изысканно выражаться.

Вадим:

В первую ночь мне приснилось, что я сижу на высоком дереве. На самой маковке, в центре. А справа и слева на ветках сидят Катя и Вера. И я ничего не могу чувствовать, кроме их немого требования удержать. И правда ведь. Они могли упасть, и тогда бы я чувствовал себя виноватым. Хорошо, хорошо. Но я всё никак не мог решить, куда же мне двинуться сначала. Вправо или влево, за женой или за дочерью. Ведь если бы я повернулся в одну сторону, то потерял бы из виду другую и тогда. А так обеих можно было наблюдать. Вообще, я как всегда боялся, что мы потеряем равновесие. И продолжал молча сидеть в центре. По меркам сна я просидел там очень долго. Ничего не происходило.

И только в середине второй ночи на новой квартире грянул предсказанный взрыв. Я проснулся от взрыва, но сразу не вскочил. Вспоминал, куда же привычный шкаф и что это за такой оранжевый свет в окне.

Потом уже.

Столб огня чуть-чуть не доставал до нашего, четвертого. Горела машина во дворе. Спросонья полезла в голову всякая мелочь вроде вопросов. А почему и по какой причине. Но разум отказался служить в угоду дикой красоте зрелища.

И вдруг машина поехала. Медленно тронулась  -  но не прямо, а под каким-то зигзагообразным углом. Такого я действительно ещё не видел. Освещенный огнем двор. Пусто, никого, окна не горят. Обернулся на часы  -  четыре.

Сумасшедшая машина вывела положенный ей полукруг. И бездарно воткнулась в ограду.
- Надо бы вызвать пожарных, - сказала Вера у меня за спиной. И тут зашумели, разворачиваясь. Машины. Уже вызвали, ты ложись.
- Интересно, там был кто-нибудь внутри?  -  спросила она уже совсем проснутым голосом. И мне только сейчас откликнулось: а правда? Боковым зрением смерил ее заботу о ближнем: это было желание впиться всеми зубами в острый сюжет. А Катя даже не проснулось.

Мы ещё постояли, и она ушла. Потом я постоял ещё один. Гори всё оранжевым пламенем. Подумал, что имя Агния похоже на огонь. Но очень не хотелось промывать глаза впечатлениям этих дней. И я забылся сам и забыл ее тоже  -  мертвецким сном. Под догорающую усталость и крики уже ненужных пожарных.

Агния:

В регистратуре мне сказали, что Тёме лучше и что его перевели из реанимации сегодня утром. Что разговаривать он ещё не может, но жизнь его уже вне опасности. И ещё были какие-то круглые фразы, а я сочувственно кивала и по-прежнему не могла понять, зачем всему этому верю. Да, и ещё, что к нему посторонних пока не пускают, а с врачом поговорить можно в кабинете таком-то таком-то. Машинально переобулась и стала подниматься к врачу.

В этой больнице снимали кино. На третьем этаже мне пришлось перепрыгивать через провода. Посетители и больные с наслаждением глазели на камеру. Неаккуратно одетые люди из съемочной группы суетились у окна в конце коридора. Я боялась подумать о Тёме, боялась задеть ногой какой-нибудь провод. И всё-таки наступила. Айкендуевы! Они сказали, что он просил позвать одноклассницу Агнию. А в регистратуре оказалось, что он вообще не может говорить. Опять какая-то мистика. Ладно, врач объяснит. Я подергала ручку кабинета такого-то. Кабинет такой-то был заперт и всё тут. Ладно, я помчалась обратно в регистратуру.

Не знаю, врачи они или санитары, но сказали, что работают в вашей больнице. Да-да, фамилия Ай-кен-ду-е-вы. Регистратурная тётушка покачала причёской. Потом позвонила куда-то, переспросила, и снова её прическа дернулась, на этот раз ещё энергичнее. На всякий случай я заглянула в буфет и в гардероб, но естественно, там не было никаких моих разлюбезных панибратьев. И быть, наверное, не могло.

Возвращаясь к кабинету врача, я поняла, что там делали киношники в конце коридора. Они заклеивали плотной бумагой окно, чтобы день превратился в ночь. Но интересно не это. Там же, прямо в коридоре стояла кровать с больной старушенцией. Видимо, ей, разнесчастной, не хватило места  -  не то в палате, не то вообще в этой жизни. Парадоксально проспав суету приготовлений, бабуля только теперь открыла глаза и  -  вот куда надо было направить камеру! Это безропотное изумление при виде погасшего солнца в окне, это печальное смирение с тем, что однажды просыпаешься по другую сторону жизни  -  я поняла, что сама сейчас буду плакать. Тёма. Дима.

- Деточка, родная, - прильнул к моему плечу заплаканный старик около запертого кабинета. Нет, граждане, это было уж слишком. И я попыталась аккуратно его стряхнуть. А может быть, они оба  -  просто репетирующие актеры?
- Я вчера только приехал из деревни... Вечером... А он никому не сказал, что поедет в Москву... Так неожиданно. Родители там, а меня попросили в милицию за вещами. Мы вот и сходили с Витькой, с его дядей... Это мой старший... А потом сразу сюда, а его в другую палату перевели... А врач...

Мужчина, видимо, тот самый Витька, оттянул от меня старика и заставил его сесть на зеленую скамеечку возле кабинета. Старик сел и суетливо стал отбирать у своего старшего какие-то вещи: пакеты, бумаги, пытаясь их перетасовать и сложить поудобнее. Врача всё не было. Режиссер или кто-то из его помощников подошел к нашей скорбной троице и приторно вежливо попросил подождать в каком-нибудь другом месте. Дабы не мешать съемочному процессу. Потом отвернулся и стал беззлобно материть каких-то пропавших на обеде звуковиков. Старик суетливо и всё всхлипывая потопал следом за сыном, а я еще раз безутешно дернула ручку такого-то злосчастного кабинета. Может, врач всё-таки придет? Ну и невезуха мне сегодня. Пойду попрошусь к Тёме в палату. Скажу, что я не посторонняя, скажу.

На зеленой скамеечке лежала потрепанная книжка, очень похожая на самого дедушку, такая же от природы несчастная. Забыл, бедолага. Я взяла ее и добропорядочно пошла догонять родственников пострадавшего. На лестнице их уже не было, и я задумалась: вверх или вниз?

Шумная съемочная группа, так и не нашедшая своего звукорежиссера, вытеснила меня на нижнюю площадку. Шатобриан. "Записки из могилы". Да уж, невеселый дедуля, и чтиво ему под стать.

И вот честное слово, я не могу теперь вспомнить, что случилось прежде: моя мысль о том, чей это может быть дедушка или. Я приоткрыла книгу на странице торчавшей закладки и, боже мой, увидела эту закладку. Это был наспех оторванный кусок почтового конверта с обратным адресом отправителя. Я видела этот почерк и этот адрес сто раз. Это был написанный Мариной рукой Марин адрес в Париже.

11. ФЛЕЙТА.

Географическая энциклопедия:

Город с самым  длинным на Земном шаре названием находится в Новой Зеландии. Имя этого города таково: Тауматауакатангиангакоауауотаматеапокануэнуакитанатаху. Написанное на английском языке, это уникальное название состоит из 57 букв, в российском варианте  -  из 54. Но если перевести название с языка маори (коренных жителей Новой Зеландии), то в русском переводе будет насчитываться всё-таки 57 букв. А имя города прозвучит очень поэтично: "Вершина, где Таматеа Покаи Уэнуа играл на флейте своей возлюбленной".

Агния:

Вечером я узнала: Артём умер в больнице. Моя мама позвонила и сказала, что наш одноклассник и Тёмин друг Ваня приходил и искал меня. У меня больно скрежетнуло в горле, и обои потекли перед глазами куда-то вбок, но плакать я не смогла. Немножко отдышалась и стала слушать подробный мамин отчет. Она возвращалась с работы и увидела на скамейке у подъезда толстого и лысоватого человека. Он поднялся ей навстречу и случайно спросил: Вы случайно не знаете, где живет девушка по имени Агния? А то я нашел дом, а квартиру не помню. Человек этот был пьян и едва ли показался маме знакомым. Поэтому прежде всего она устроила ему строжайший допрос. Потом уже, когда они признали друг друга, признались друг другу, Ваня долго говорил о Тёме и о Диме, плакал, жаловался на судьбу и почему-то предлагал денег ей и мне.

Ладно, мама, с Ваней мы разберемся, - сказала я в трубку странным голосом, похожим на голос Лены. Сама испугалась. А уж мама и подавно, спросила: к тебе приехать?

Нет, мамуль, нет. На этот раз я справлюсь сама. Начинаю привыкать. Такая иссиня-черная шутка. Я поцеловала ее в трубке, и мы расстались. Одной теперь страшно, но только не с мамой. В этом мы друг другу не поддержка. И я стала быстро-быстро ходить по коридору, в котором мне опять померещились старые жемчужины, но так и не было слёз. Можно сказать, просто-напросто заметалась. Глубоко дышать, и тогда это отступит. Надо сесть на стул и по-человечески заплакать.

Конечно, вспомнила, как Дима. Тот день у меня отпечатался ясным стеклышком, это потом я уже спустилось в отупение и беспамятство горя.

И главное, странно. Когда узнаешь о смерти близкого или просто знакомого, первое стремление  -  рассказать об этом всем-всем. Какое-то истерическое, патологическое желание сообщать.

Я накинула куртку и выскочила на лестничную площадку. Соседи. Они говорили, что живут в этой квартире. И как же я сразу не догадалась к ним зайти? Мне долго не открывали. Потом я увидела в дверях заспанную и недовольную женщину с совершенно незнакомым, несоседским лицом. Мелькнула было мысль, что уже поздно и ночь.

- Полиблюд и Канистрат Айкендуевы? Как же, как же, - язвительно куталась женщина в неприятно-неопрятный халат. - Только вчера уехали. А теперь здесь живут сеньор Перец, сеньора Перечница и детишки ихние Перчатки. Спокойной ночи, - подытожила она и надавила на дверь.
- И ещё у них была ручная крыса Оболтус, - назло, но невпопад промямлила я закрывшейся женщине. Значит, Айкендуевы  -  это мой бред, я закурила прямо на площадке, всё ещё надеясь на что-то. На то, что вот едет лифт, и там окажутся мои пресловутые панибратья. Лифт приехал на мою площадку, и там оказался почему-то Вадим Максимов.

Серьезный и грустный, и даже почти что трезвый. Мы молча прошли ко мне на кухню.
- Хочешь есть? - опять спросила я машинально. А потом: как ты узнал, что мне. И он ответил, что и ему тоже. А потом.

Потом он спросил: милая, хочешь, я сыграю для тебя на флейте? Но даже тогда я не смогла заплакать, хотя мне этого очень сильно хотелось.

Вадим:

Жизнь почти перестала радовать. Может, сам виноват: я перестал ей радоваться. Разве можно сравнить Пасху в детстве и сейчас? Утром запах изюма и сахарной пудры. Буренькие, всех-всех оттенков яички в хороводе вокруг кулича. На теплом от солнца коричневом столе. А сейчас я и не заметил, как она пришла и прошла.

В детстве я ходил в музыкальную школу. Ничего не выходил, ну и что. Зато флейта всегда была моим милым другом. Сначала одна, потом приятель привез мне из Ирландии новую. Когда становилось плохо, я садился и играл. А однажды в походе, на озере, среди ночи. И на звук моей флейты вышли из леса двое, сказали, что заблудились, а моя музыка их дескать вывела. До утра на нашей стоянке просидели, а потом куда-то исчезли, растворились, как ангелы в тумане.

Сила искусства. Девочка с персиками Серова, гумилевский Жираф, а главное  -  флейта  -  всегда действовали на меня особо. Как будто одним движением кто-то пыль в голове вытрет. Как будто. Я никогда не злоупотреблял, боялся, что привыкну к ним, и действие их магическое исчезнет. Увы и ах, конечно, оно исчезло. Ничего не хочу. То есть, я хочу чего-нибудь хотеть, но не так чтобы очень. Надоело. Не нужно. Устал.

На флейте я не играл лет пять. Сегодня продолжал раскладывать свои вещи по новым местам. Куда бы ее положить? Открыл футляр, потянулся было. Нет, только не здесь. Разве можно помешать вечернему телевизору?

Пойти на улицу и встать в переходе? Хорошая мысль, хоть какое-то развлечение. Или пойти туда, домой, домой по-настоящему? Ещё раз повидаться со сторожем Уважухой, напиться с ним? Нет, я знаю, куда можно с этим пойти.

Агния вопросительно заглянула внутрь лифта. Неужели почувствовала меня и ждала, встречала на лестничной площадке? Она совсем не удивилась. Сказала:
- Здравствуй. Тебя что ли выгнали из дома на ночь глядя?
- Выгнали, выгнали, - я обнял ее, и мы вошли в квартиру. Сели за кухонный стол друг напротив друга. И я ещё не успел достать флейту, как почувствовал легкий удар в голову. Как запах знакомый. Давно забытое оживление забродило под скулами. Может, это было ожидание музыки. И когда Агния заговорила, я никак не мог сосредоточиться на ее словах. Боялся упустить пойманную за хвостик остроту бытия. Слушал невнимательно.

А она плакала и рассказывала о целой веренице гибнущих друг за другом одноклассников, о каких-то странных братьях звукорежиссерах, которые неожиданно появляются и так же неожиданно исчезают и которые называют ее хозяйкой. Мы проговорили на кухне до трех часов. И я наконец спохватился и понял, что не должен здесь больше оставаться. Подошел к телефону и стал вызывать такси. Всё ещё находясь в состоянии приятного легкого транса. Ни одна машина не хотела за мной приезжать в эту часть города. Я позвонил в другую службу, в третью, везде мне было отказано. Где-то короткие гудки, где-то просто длинные, где-то.

Я обернулся к Агнии спросить, зачем она так далеко живет, увидел ее снова и как будто что-то понял.
- Это ты не хочешь меня отпускать? Ты заколдовала все службы такси?  -  спросил я ее почти серьезно и подошел, и притянул к себе. Мне показалось, что я просто чуть-чуть разбавлю ее горе, если чуть-чуть поцелую. А она как-то безнадежно шевельнула губами и ответила:
- Ты меня не совсем правильно понял. Не совсем правильно. Но если хочешь идти  -  отпускаю.

И сразу же зазвонил телефон. Машина нашлась. За мной приедут через десять минут.
- Как у тебя это получается?  -  спросил, сам не понимая, шучу я, играю, или правда хочу верить в то, что чувствую. И пока я завязывал шнурки и застегивал куртку, она отломила мне ещё один кусочек своей печальной истории:
- Знаешь, почему я живу здесь одна, почему я уехала от родителей? Меня замучили сны, которые я видела в одной квартире с мамой. Мы с ней давно выяснили, что рядом друг с другом обе получаем какую-то дополнительную, пожалуй, мистическую силу. Врозь мы два нормальных здоровых человека. Вместе  -  как две половинки одного недоделанного экстрасенса. Началось это когда я была маленькой, с забавной телепатии. Мы часто, сидя в разных комнатах, думали об одном и том же, потом шли друг к другу навстречу, одновременно произносили одну и туже фразу, а потом смеясь восстанавливали обоюдный ход мыслей. Ладно, ерунда, а дальше больше. В общем, в тот день, когда это случилось с Димой, мама прибежала с работы раньше и сказала, что ей показалось. Ну, в общем, я обо всем узнала уже после маминого предупреждения. А потом меня стали мучить кошмары, да и ее, кстати тоже. Какие-то мелкие, нелепые пророчества. Мне часто снилось, что приходит какой-нибудь человек, знакомый или нет, неважно, и что-то говорит. На следующий день он приходил наяву и говорил слово в слово всё как во сне. Это было так страшно и в то же время так ужасающе ненужно, что я взмолилась и отказалась. И даже теперь, когда я приезжаю к маме на день или два, мы обе чувствуем, что эта странная связь между нами не исчезла, а притихла и караулит.

Машина давно уже ждала меня во дворе. Я не хотел поднимать голову к освещенному окошку. Боялся, что увижу провожающий силуэт. Впрочем, вот ещё. Наверняка, Агния осталась сидеть за столом. Может, опять заплакала.

Такси тронулось, и я понял вдруг две вещи. Во-первых, что если не люблю, то очень хочу эту странную девушку, а во-вторых, что оставил у нее свою флейту.

12. ЦВЕТНАЯ ЖИЗНЬ.

Агния:

Садясь в маршрутку на переднее сидение, услышала:
- Наше вам с кисточкой, привет от воскресёнка.

Вздрогнула, покосилась: водитель маршрутки был похож на сторожа дачи. Да, это он, который передал мне письмо. Я тут же попыталась выскочить из машины, но Саша  -  я уже вспомнила, как его зовут,  -  газанул и сорвался с места. А мне почему-то совсем не хотелось разговаривать. Я сегодня очень рано встала: вчера, в восемь утра. И с тех пор ничего ещё не спала. Было прозрачно-тошнотворно от этого и больше всего хотелось увидеть Вадима. К нему в институт я, собственно и направлялась.

- Знаете, откуда это выражение "наше вам с кисточкой"?  -  забалагурил Саша, легко, как мячик, гоня тяжёлую машину.  -  Так раньше парикмахеры зазывали своих клиентов, кричали на улицах: "Наше вам почтение с кисточкой!" Значит, брить собирались с мылом. Я люблю словари читать и другие книжки умные. Особенно когда зимой сторожем работал  -  один сидишь в лесу, что ещё делать? Один раз полночи эти... как их, этимологические словари читал. А потом вдруг. Как бы озарение мне какое-то, думаю: каждое слово  -  оно ведь совсем как живой человек, каждое рождается и живёт со своей судьбой, с другими словами соединяется, новые словечки нарождает. Иногда становится старым, это архаизм, а иногда и умирает. Но кроме этого, у слова есть ещё какой-то мистический смысл. Я ещё толком не понял, но чувствую...

Мне захотелось легко, по-студенчески поддакнуть, но я себе не позволила.
- Остановите, пожалуйста, мне пора выходить.
- Врёшь, душенька, я знаю, что ты едешь к своему женатому другу учителю. Это ещё три остановки.
Я не удержалась от неприятно-визгливого Что?!
- А то, - невозмутимо усмехнулся сторож-шофёр, - я видел вас, Агния Николаевна. Я видел вас вместе несколько раз. Он тебе не муж, а на пальце у него обручальное кольцо.

Сопротивляться не было сил, и я вяло промямлила:
- Ну и что в этом такого страшного? У меня много женатых знакомых. И потом, раз уж мы перешли на ты, какое твоё дело?
- Моё дело такое, - Саша машинально и невозмутимо протягивал назад руку, взимая мзду с пассажиров, - что я теперь хранитель твоей тайны.
- Какой ещё хранитель?  -  поморщилась я.  -  Ладно, в таком случае, расскажи мне, кто такой воскресёнок.
- Нет, - засмеялся он, - про это не могу. Воскресёнок  -  запрещённая тема. Давай лучше расскажу тебе про цветную жизнь.

И этот доморощенный философ стал излагать мне свою теорию о том, что в детстве человек видит мир в ярких красках, а годам к тридцати (у кого раньше, у кого позже) краски начинают линять, жизнь становится серой и нецветной. И тогда человек в память о детстве начинает придумывать себе приключения, всякие дурацкие задания, чтобы окружающий мир искусственно раскрасить. Кто-то фэн-шуем занимается, кто-то испанский язык начинает изучать, кто-то коллекционирует что-нибудь эдакое.

Я только усмехалась, слушая этого мудреца. Может, потому что мне ещё нет тридцати?
- У меня дед, - рассказывал Саша, когда мы проезжали мимо моей остановки, - до самой старости был жутким ловеласом. Даже я помню, как бабушка его по всей деревне разыскивала: то у одной, то у другой девицы. Ругалась на него  -  у, какие бывали скандалы. А недавно дедулю моего разбил паралич. Лежит, бедный, без движения, говорить почти не может, но всё понимает. И вот кто-то из наших разобрал его ульи  -  всё, что осталось от пасеки  -  и в одном из ульев оказался листочек со списком. Список из сорока трёх пунктов  -  женские имена и фамилии. Вот коллекция была у дедули, и догадался же записывать и прятать! Я ему показываю этот лист, говорю: Дед, помнишь, что это такое? Улыбается. Молчит и улыбается. Сейчас лежит и всю свою жизнь поди вспоминает. Вот уж у кого цветная жизнь была, есть что вспомнить.

Я уже смеюсь.
- Ладно, - говорю, - всё это очень весело, только почему же ты меня провёз мимо остановки? Ты же лучше знаешь, где мне выходить.

А он отвечает:
- Я вижу, что тебе искусственное дыхание нужно. Ты устала, вон, посмотри в зеркало, лицо какое синее. Мне нужно было тебя чем-нибудь развеселить. Теперь ты смеёшься, и мне приятно. Проедешь со мной ещё круг? Денег не возьму, а историй кучу расскажу. Поехали? Конфету хочешь?

На обратном пути следования маршрутки я вышла у института.
- Не знаю, - удержал меня Саша, когда я была готова захлопнуть дверь, - может быть, это и не воскресёнок вовсе...

Потом махнул рукой и закончил как ни в чём не бывало:
- Граждане пассажиры, закрывайте двери душевно, а не от души.
Так я и поступила.

Мара:

Я бы не стала поднимать эту тему: поднимать с пола, отряхивать ставить и так далее  -  больно уж она затасканная перетасканная. Но для нас  -  для меня и для Нюси  -  это очень важно: цветная азбука, психология цвета и прочее. Так что простите, господа, ещё раз о.

Собственно, это нас и сблизило тогда. Я случайно обмолвилась о том, что терпеть не могу розового, оранжевым лечусь, когда грущу, а вот от красного просто тащусь в любом виде и при любой погоде. Не задумываясь ни секунды, Агния выложила мне свою жизненную позицию. Что-то вроде: Нет, оранжевый мне только мерещится во время оргазма, а в жизни я уважаю все оттенки сиренево-фиолетового, зато с недоверием отношусь к синему и ко всем, кто его любит.

Я залюбовалась её уверенностью. Коню понятно, что здесь важны не различия, а главное сходство  -  отношение к Цвету.
- Хорошо, - бросила я ей ещё одну наживку, - таком случае, какого цвета у тебя буква А, и вместе с ней слово Агния?
- Оранжевого, - беспомощно улыбнулась она.
- Прости, дружище, у меня буква А сильно синяя, и с этим ничего не поделаешь.

Агния всерьёз нахмурилась, и я поняла, что в ней тоже пропал художник.
- Не горюй, дружище, - утешила я мою девочку, - буду называть тебя ласково Нюся, по крайней мере, Н у меня нейтрально жёлтая. Ты не против?

Это было примерно через неделю после нашего с ней знакомства. Мы сидели у неё на кухне, пили какие-то дрянные наливки и много говорили о Воннегуте, о нелюбви к шампанскому, о французском кино и поездках в Африку Рембо и Гумилёва, о превратностях судьбы и головной боли во время месячных.

Потом она почему-то сказала:
- Мне кажется, что мы с тобой или сильно подружимся или станем жуткими врагами. Будем как сёстры, или возненавидим друг дружку.

Я испугалась её слишком серьёзного тона и впрыснула смешинку:
- Одно другому не помешает.

Она обернулась от плиты, где варила кофе, и как-то удивляясь не то мне, не то самой себе, произнесла:
- Когда ты вот так говоришь, каким-то грудным смехом журчишь, я понять не могу, то ли ты надо мной издеваешься, то ли что. Но мне нравится слушать в тебе эту интонацию. Ну-ка скажи что-нибудь ещё.
- Да ну тебя, - отмахнулась я, однако не меняя тона.  -  Кстати, дружище, а какого у тебя цвета буква М?
Мне показалось, что в глазах Нюси метнулось и пропало восхищение.

Лена:

Не понимаю, почему он такой упрямый. Сколько раз говорила ему: Данечка, рисуй разными цветами, посмотри, какие красивые краски. Нет, всё равно больше всего чёрным рисует. И карандашом, и красками, и фломастером.

Спрашиваю у няни, и у воспитательницы в детском саду: разве это нормально? Говорят  -  так бывает. Может, всё-таки сводить его к детскому психологу?

13. БАБОЧКИ

Мара:

Однажды нас лишили прав гражданских. Мы приехали к Нюсиным родственникам в деревню, а оказалось, что в тот же день к ним приехали ещё одни родственники, и что спать нам предстоит, в лучшем случае, на полу.

Мы предпочли худший случай, решив и вовсе не спать. Это была самая длинная ночь в моей жизни. Когда "взрослые" улеглись, Нюся нашла в ящике на террасе свой старый канцелярский набор: бумагу, картон, краски, клей. Это решило нашу с ней судьбу, и в ту ночь мы стали Верленом и Рембо, вырезая, клея и крася в чёрный цвет картонные цилиндры. Мы очень много говорили, пили и смеялись за работой. По мере того как напивались, всё больше ощущали себя проклятыми и гениальными. Я, конечно, читала стихи, переходя с французского на русский и обратно в восторженном беспорядке.

Окно нашей террасы осаждали ночные бабочки, некоторым удавалось как-то просочиться внутрь, и они с озверелыми лицами били себя лампой в грудь. Вдруг я заметила, что Нюся, глядя на бабочек, подавленно вздрагивает.

- Ты чего?  -  удивилась я.
Нюсечка поморщилась:
- Не люблю.

Оказалось, что  -  как некоторые женщины боятся мышей, лягушек, змей  -  так моя подруга боится ночных бабочек. Именно ночных, белых, мохнатеньких, с толстыми брюшками.

- Вот, кстати, - усмехнулась она улыбочкой мазохиста и вытащила из всё того же ящика папку со своими акварелями. Я аж присвистнула: большинство рисунков смотрело на меня бело-кремово-желтоватыми мучнистыми тварями, разных видов и размеров, выведенными с дотошностью энтомолога.
- Это что? Это зачем?  -  удивлялась я всё больше и больше, любуясь крылатыми красавицами.  -  Это ты рисовала?
- Да, - вздохнула Нюся как о чём-то вполне неприятном, но в то же время  -  не без гордости.  -  Так я пыталась побороть в себе отвращение, о-тварь-щение. Надеялась к ним привыкнуть.

И тогда же она рассказала мне историю о своей соседке. Прошлым летом Нюся работала в детском лагере вожатой, водила сопливый пятый отряд на пару с некой девицей Инной. Инна целый месяц жила в одной комнате с Нюсей и, конечно, успела изучить мою дурочку как облупленную. Забавлялась Инна тем, что ловила по вечерам белых бабочек, а потом подсовывала их Нюсе живыми или мёртвыми. То в одежду, то в книгу, а то и в постель могла запустить мохнатое шебуршащее чудовище.

- Ну и отношеньица у вас были с напарницей, - осторожно предположила я, - ты-то ей хоть за это отомстила хорошенько?
А Нюся просветлённо улыбнулась:
- Нет, не отомстила. Я её очень любила.
Любила?
- Да, и она меня тоже. А бабочек  -  это не со зла, это именно, может быть, из-за любви. Как те самые детишки, которых мы пасли. Ну, мальчишки часто делают девчонкам всякие гадости, чтобы выразить свою симпатию, вот и всё.

Мы вышли на ночную деревенскую улицу в ещё непросохших цилиндрах. Припозднившимся сельским алкоголикам белая горячка прежде в таком виде не являлась. Для пущей убедительности я стала разговаривать по-французски, а Нюся только с трудом сдерживала радостно-истерический смех.

Мы дошли до озера. Оно внезапно выскочило из-за холма, из непрозрачной тьмы  -  неожиданно белой полоской. Нюся вздрогнула: что это? Хотя прекрасно знала, что на том месте должно быть озеро.
- Девушка Инна, - спросила я как можно непринуждённей, - что она теперь?
- Не знаю, - отозвалось из темноты.  -  Мы с ней обменялись любезностями, адресами и телефонами, даже плакали, когда разъезжались, а потом ни разу. Ни я, ни она друг другу не позвонили. Как странно, да?

Я нащупала Нюсину руку рядом со своей, сказала "держи", и её глупая ладошка доверчиво проглотила подарок. Нюся тихонько вскрикнула, но я поняла, что бабочку она не выпустила, продолжала сжимать в кулаке.
- Это ты что, от самого дома несла? Специально, чтобы мне...
- Да, - ответила я гордо, - ты же теперь Артюр Рембо, великий поэт, мужчина, ты должен быть выше всяких там женских фобий.
- Нет, - она пыталась рассмотреть при свете озера полудохлое насекомое, - это не женская фобия. Мне кажется, что они выглядят так, как должна выглядеть смерть. Поэтому я и пытаюсь преодолеть свой страх, своё отвращение. Я смерти не верю. С тех пор как погиб очень любимый мой человек, смерть кажется мне ненастоящей. Лицемерной вороной в павлиньих перьях. Фальшивка, дешёвка, дырка от бублика. Она запудрила всем мозги, и все её боятся. А я знаю, знаю, знаю, что можно её победить! Я клянусь тебе, знаю, что можно, только пока не знаю  -  как!
У Нюси явно намечалась истерика. Я попробовала её окликнуть:
- Артюр...
- Понимаешь, любой ценой, любыми средствами. Может быть, их всех можно воскресить, как Фёдоров мечтал, а может, те, кто туда ушёл, они живее нас и сидят смеются над нашим представлением о смерти. Ты-то хоть меня понимаешь? И на, забери свою, - она размазала мне по ладони останки крылатого, мохнатого "вестника смерти".

Мне только и смоглось выдавить из себя:
- А я-то тут при чём?  -  и сама не очень понимала, что это вдруг заклокотало у меня внутри: смех или обида, раздражение или торжество.
Нюся задрожала всем голосом, как бы извиняясь за крик:
- А ты  -  наверное, при мне.

И, переключая настроение, уже хулиганя, резко дёрнула меня за руку.

Цилиндры! Но было поздно, мы оба ухнули с холма и покатились вниз, к озеру, визжа и хохоча, по влажной траве.

Под утро мы вернулись на свою террасу, повесили на гвоздики слегка помятые головные уборы, и, сев друг напротив дружки за круглым столом, сложили на руки свои проклятые головы, да так и умерли от страстного желания спать. Зато наутро воскресли, исполнив в какой-то мере  глупую Нюсину клятву.

Автор ("из раннего"):
*
Я ненавижу насекомых,
Я белых бабочек ночных,
Косматых, толстых, незнакомых
Боюсь. И кто придумал их?
Куда их столько налетело?
Кто этим тварям дверь открыл?
Мукой осыпанное тело
И шорох лилипутских крыл.
Они садятся мне на плечи,
О гадкие, летите прочь!
И смотрят глазки человечьи
Из ночи  -  в ночь.
Ещё летят  -  в глаза и в уши,
С волос не успеваю снять.
Не понимаю, где снаружи,
А где уже внутри меня.
И я кричу: мне страшно, страшно!  -
Нет крика, слышен только стон
Как в густо сваренную кашу,
Как тем, чьё имя легион.
Я задыхаюсь: крылья, лица...
Сознанье валится из рук.
Как будто это всё мне снится,
Как будто я сейчас умру.

Вадим:

В прошлый раз мы не смогли поговорить с Маргаритой. Когда они так красиво встретились с Агнией на перекрёстке. Сестрёнка увидела, что я сильно пьян или просто не захотела о главном. Поэтому заботливо меня поцеловала и запихнула в подоспевшую тут же маршрутку. А сегодня сама позвонила и напрямую выдала:
- Вадя, выручай, мне ночевать негде. К тебе не прошусь, ты поспрашивай у друзей, может, кто захочет комнату сдать.

Я договорился с ней о встрече, а потом почему-то позвонил Агнии. И уже когда спрашивал, в ту же секунду жалел. И надеялся, что она откажет. Агния согласилась приютить Маргариту на несколько дней. Пока не приедет к ней подруга из Франции, та самая, которая Верлен.

Меня мучило великое множество вопросов. Но я мужественно терпел эти мучения. Говорил только о своей работе, пока мы с Маргаритой ехали к дому Агнии. И надеялся, что у нас ещё будет время на протяжение двух пеших кварталов от трамвайной остановки.

Вдруг Маргарита с очаровательной бесцеремонностью сунулась в душу:
- Вадюш, а та девушка, к которой мы едем, это и есть твоя новая пассия?

Больше всего сюда подошло бы словечко из лексикона моих студентов. Я офигел. От такого вопроса.

Что значит "это и есть"? Чёрт с ней, с "пассией", и даже чёрт с ней, с "новой".
- Извини, просто все говорят, я думала, что ты и не скрываешь, - виновато хмыкнула Ритуля.

Я возмущенно отвернулся.
- Ты просто всё неправильно понял, - попросилась она ко мне под руку, - я-то ничего против не имею...

Ещё бы ты имела против, соплячка, девчонка, сама бросила мужа и ещё будешь тут сплетничать про брата.
- Перестань кричать, - она вдруг превратилась из младшей сестры в старшую.  -  Во-первых, это никакие не сплетни. И никто о тебе ничего не говорит, я соврала.
- Соврала?
- Да, просто мне послышалось что-то в твоём голосе, когда ты сказал "Агния". Я решила тебя проверить.
- Проверить?
- Да. Ты влюблён в эту девушку на той стадии, когда только начинаешь отдавать себе отчёт. И даже ещё злишься, а гордиться тебе пока нечем.
- Ладно, допустим.
- А во-вторых, - продолжала Рита, - я не бросила мужа, а просто сбежала из дома. Да, вот так, как глупые подростки иногда бегут, чтобы найти себя.

Этого ещё только не хватало. Найти себя. Дорогуша, тебе двадцать восемь. Ты с ума что ли сошла?
- А кто минуту назад называл меня соплячкой и девчонкой?  -  загадочно ухмыльнулась Маргарита. И накрепко замолчала до самой Агнии.

На удивление, девчонки мои подружились в первые полчаса. На пепельницу в виде черепахи Маргарита отреагировала детским удивлением:
- А я давно придумала, что можно живой черепахе на панцирь приделать ящичек, и будет у тебя по столу ползать живая пепелка. Курить захотел, свистнул, дрессированная пепельница сама к тебе идёт.
- Или наоборот, от тебя. Ты пепел стряхиваешь не глядя, а он уже мимо падает, - добавила Агния.

Они разговаривали, как будто складывали пазл. Или как будто в домино. Одна делала ход, другая тут же выкладывала подходящую часть. И так ловко у них получалось, что у меня в животе даже ревность забулькала. Они-то всё больше кофе, а я напивался и постепенно наглел и злел. Сначала не думал при Агнии о семейном, а потом не выдержал:
- Ты мне скажи, подруга, где ты ночевала все эти дни как ушла из дома? И что ты вообще задумала? И как будешь дальше жить?
- У подруги ночевала, - нисколько не смутилась Рита, - но у неё семья с детьми, я больше не могу их напрягать. Буду искать комнату, а там посмотрим.

Нет, я не такой удачный психолог, как она. Окольными путями мне до сути никак. Тогда я спрашиваю в лоб:
- А как же твой друг? Пашка сказал, что ты ушла к другому мужчине.
- Да уж, - она выставила на лицо презрительную печаль, - ничего не понял или не захотел поверить.

Агния смущённо посапывала, но ничего не говорила.
- Никакого другого мужчины у меня нет, - обиженно пошла в наступление Рита.  -  И ни один из моих многочисленных друзей не может претендовать на это звание. Я ушла совсем по другому поводу, и Павлу это прекрасно известно.

Я не знал, как реагировать:
- Ладно, Рит, не хочешь  -  не говори.
- Тут нет никакой тайны,  -  она всё больше сердилась.  -  Я ушла, потому что почувствовала полную остановку своего духовного развития, и не только духовного, а вообще какого то ни было движения.

Краем глаза я заметил, как Агния дёрнула краем носа.
- Кем я была до замужества? Я всего хотела и всё успевала: и альпинизм, и парашют, и в библиотеках просиживала, и по заграницам моталась, и второе образование начала... А в кого превратил меня этот любимый, но совершенно неподъёмный на подъём человек? В курицу-наседку, в домохозяйку. Соберёмся с ним в город по делам в выходной, а он проспит до двух дня, вот и все дела ушли. Прошу, давай в театр, вон гастроли, а он: давай кино лучше дома посмотрим: и лучше и дешевле. И всё так ласково, любя. Я чувствую, как моя хвалёная железная воля в комок теста превращается. Там уступишь, тут пожалеешь, а в результате! Когда мы куда-нибудь ездили? Что я нового узнала за последние четыре года? Хоть бы ребёнок был  -  всё не так тошно было бы на месте сидеть. А мне ещё и петь охота, вон группа подобралась даже, с таким трудом флейтиста нашли, когда ты, Вадька, гадёныш, отказался. И что? Паше не нравилось, что я с репетиций поздно возвращаюсь, а встречать ему меня лень было. Что? Что? Что вам ещё не понятно? Я не могу так больше. Может быть, и люблю его по-прежнему, почти так же, как тогда, но не могу я его всё время двигать, таскать, как будто он на одной моей ноге повис, а я его волочу. Помнишь, Вадь, мы так играли? Только это я на тебе ездила, а теперь сама почувствовала, как тяжело. Даже ни разу со мной ни на лыжах, ни на каток не пошёл кататься. Я уже иногда перестаю понимать, чем он живёт. И вообще.

Маргарита вроде не плакала, но на исходе монолога чего-то зашмыгала и вот побежала в ванную сморкаться.
- А говорить ты с ним не пыталась?  -  глупо, но необходимо спросил я, когда она вернулась за стол.
- А как же. Думаю, он уже наизусть может воспроизвести то, что я вам тут сейчас наплела. С небольшими вариациями это повторяется и повторяется. Мы оба устали от этих слов. Я решила попробовать по-другому.

Я ждал, когда Агния выложит свой кусочек пазла, но она почему-то молчала. Грустно молчала, водя пальцем по краю кружки. Потом начала о чём-то, но я так и не понял:
- Эта сцена мне что-то напоминает, кажется, из Набокова, но не могу  вспомнить что...
И вдруг между притихшими девчонками заметалась серая ночная бабочка, туда-сюда.
- Как странно, - сквозь слёзы удивилась Маргарита, - вспомнили Набокова, и вдруг бабочка пришла.

Агния ловким жестом подцепила насекомое в ладошку и выставила в открытую форточку. С каким-то неестественно каменным лицом. Я залюбовался её профилем и вдруг меня что-то стукнуло в затылок.
- А письма? Паша сказал, что нашёл какие-то письма... Не знаю, вроде как тебе от какого-то мужчины. Не знаю, мне-то всё равно, только, видно, не так дело чисто, как ты говоришь. Маргарита?

Она нахмурилась, пытаясь сообразить:
- Письма? Мне никто никаких писем, кроме электронных, вот уже лет пять не пишет. Да и тогда, пожалуй. Да и в том, что пишут, нет ничего такого, к чему он мог бы придраться.
- Ну как же, а за шкафом?  -  понадеялся я на свою смелость. Но Маргарита ещё больше и ещё искренней удивилась:
- За шкафом?

Бог вам судья, не берусь я решать, кто из вас прав, а кто с ума сходит. Сами разбирайтесь. Только я хоть и пьян, а заметил, что Агнию упоминание о письмах неприятно тронуло. Понятно, чего там. И я понял, что она сидит и обдумывает свой пазл-ответ.

Но разговор ушёл в сторону, а Агния так ничего и не сказала Маргарите.

14. ВЕСТЬ

Агния:

Итак, мне звонил какой-то Дима.

На похороны Тёмы я опоздала. Лена попросила меня посидеть с Танюшкой, и отказаться  -  никак. Что такое  -  одноклассник. Впрочем, про похороны при Лене лучше вообще не говорить: её тут же как будто каким-то пылесосом  -  чёрный депрессняк засасывает.

В общем, когда освободилась, вырвалась  -  бежала, летела  -  прилетела в тот момент, когда гроб уже опускали в могилу. Такая вот неизбежная летальность птиц.

Я не посмела (и ни за что не посмела бы) попросить... Чтобы его вернули. Где-то у левого уха замигала мысль: вот и его я тоже не видела. Какой-то досужий дядька, развлекающийся сочувствием чужому горю, воткнулся мне в плечо:
- Молодой, а отчего умер?

Наших было немного. Кроме Вани, ещё двое ребят, не помню, не важно. У Димы совсем никого не было, не знал никто.

На поминки я не пошла, знала, чем это закончится. Кто-нибудь из одноклассников коснётся заветного имени, имени, и меня потом дня два будет рвать воспоминаниями. Хотя уже и так...
- Мы с ним вместе работали, - не отставал от меня Ваня по дороге с кладбища. Сначала по ларькам еду развозили, потом сами, потом думали  -  до магазина большого дорастём. Теперь вот и деньги, а делать ничего не хочется без Тёмы.

Я вспомнила, как Ваня в пятом классе делал деньги. Мы ещё смеялись, называя его мальчиком Бобби, который очень любил ДЕНЬГИ. Сначала он вкладыши от жвачек продавал, потом где-то саму жвачку доставать начал. Потом  -  боже  -  хомячков разводить стал для продажи. Ему тогда парочку подарили. Он их в трёхлитровую стеклянную банку посадил, для пущего размножения. Якобы. Они и размножились. Помню, как он на переменах по всей школе эту банку таскал  -  а там кишмя кишит и давмя друг друга давит целая хомячья армия. Штук десять в одной банке. Продолжения не помню, продал он их или нет. Разве что сейчас спросить? Обидится, пожалуй.

И тут Ваня меня опередил, ударил похлеще хомячков:
- Тёма ведь и правда на след вышел. Он связался с той фирмой московской, в которую Дима ехал на работу поступать. Там ему кто-то под страшным секретом сказал, что это уже не первый случай: мол, едет к ним человек по официально утверждённому резюме, едет устраиваться на работу и не доезжает, погибает, как правило, в пути или...

Ванечка, милый, позвони мне, давай в другой раз встретимся и всё обсудим. Вот мой телефон  -  и уже бегом от него к остановке. А он, а он мне вслед:
- Ты понимаешь или нет, дура, что и Тёму туда же засосало?

Нет, не понимаю. Лучше б денег предложил, как моей маме.

Уже в трамвае трясущимися руками достала телефон, чтобы звук ему вернуть, выключенный перед кладбищем. Однажды я видела сон, как будто мне на мобильный позвонила Анна Ахматова. И я ничуть там не удивилась во сне, а зачем-то спросила, как принимает в Комарово МТС. Я гибель накликала милым, и гибли один за другим. Эта мысль мне уже не в первый раз светит. С ужасом думаю о Максимове.

Что это? Непринятые вызовы? А я и не слышала. Нажимаю привычную комбинацию кнопок, чтобы узнать имя или номер недозвонившегося мне человека. Тупо смотрю на экран своего телефона. Он показывает мне: ДИМА, одно только слово: ДИМА. Без номера. Без комментариев. Может быть, вы думаете, что у меня в записной книжке есть это имя?

А ночью ещё один сюрприз. Спать не могла, всё крутила, гоняла, переваривала в голове страннейшие события. Потом совсем уж страшно стало, включила свет и полезла за Шатобрианом, доставшимся по наследству от Тёминого дедушки. Откуда-то из междукнижья выскочило письмо от отца Вадима, я сначала ничего, а потом вдруг чуть не захлебнулась воздухом. Вспомнила: то письмо я Вадиму оставила, значит, это либо он мне его вернул незаметно либо... Жутко было разворачивать. Это было другое, ещё одно, новое письмо от покойного отца Вадима.

Вадим:

Возвращался от неё утром спокойный. Уносил на щеке отпечаток "огурцов" с её наволочки. И больше ничего. На душе ничего. Проснулся первым, долго смотрел на неё. Отёкшую, бледную от ночного плача и сна. Пока она открывала глаза и осторожненько улыбалась, заготовил утреннюю фразу:
- Не хочу, чтобы ты привыкала просыпаться рядом со мной.

Агния удивилась:
- Невозможно отрубить голову, если кроме головы ничего нет.
Да, всё так. Лучше и не придумаешь. Нам никак невозможно. Вот и вчера. Вечером она опять завела свою шарманку о мёртвых друзьях и о своей вине перед ними. Сейчас уже точно не помню, но кажется, договорилась совсем до чёртиков. Что, мол, они все по-прежнему рядом, и она их якобы чувствует. Я на это ей чуть ли не матерился, кричал, что они умерили, что их здесь больше нет. Меня ведь к Агнии потянуло за то, что она  -  самоё жизнь. А она что ни день  -  вытворяет такие разговоры. Ни флейта, ни водка не помогают. Мрачняк.

Села на диван у окошечка, ножки поджала, в сумерках причёска колокольчиком. Давай, говорю, лучше про своего таксиста-маршрутчика расскажи. Про воскресёнка, что ли, про братьев-панибратьев. Ну, соври ещё что-нибудь. Или хочешь, я тебе. И больше уже не мог сдерживаться, дорвался до её губ. Она как-то истерично-радростно, взахлёб ответила. Сама почувствовала облегчение, что можно. Больше не говорить о смерти.

Потом вдруг в какой-то момент отодвинулась и себе не поверила:
- Вадим Георгиевич, это же невозможно.
- Всё возможно, студенточка, моя.

И на ней уже почти ничего не было, и я вгрызался пьяными руками в её тельце. Но зазвонил телефон. Не зазвонил, заиграл. Её мобильный. Могильный, ибо заиграл он марш Шопена. И сразу похоронил восторг.

Агния тут же сделалась деревянной. Сказала в темноте:
- Это Мара. Её звонок.

Отодвинулась от меня, но к трубке не вставала. Я ждал, так мы и сидели, слушая похоронный марш, как дураки.
- Мара сама загнала мне эту музыку в телефон на своё имя. С юмором у неё всё в порядке, - и Агния стала одеваться, отрешённо, как зомби. Когда замолчал телефон.

Сначала я разозлился, ушёл на кухню курить. Ну, вот, в коитус веки... потом понял, что правильно. Она вошла, босикомая, как бабочка, и предложила вызвать такси. Блузка не на ту пуговицу. А я своей верхней вообще не мог нашарить, оторвалась, наверное. Я снова растаял и попросился остаться. Пожалуйста.

Сошлись на двух условиях: я её не трону, а она не будет говорить о. И мы, как счастливая парочка, проболтали до четырёх утра. А потом я первым вырубился, а она ещё сидела рядом и тихонечко всхлипывала в темноте, я слышал сквозь сон.

От завтрака, конечно, отказался. Уходя, должен был что-то сказать и поэтому спросил:
- Почему же ты не подошла к телефону?
- Когда это у тебя пуговица оторвалась?  -  деловито поправила мне рубашку Агния. Как любовница с пятилетним стажем, прости господи.

Когда-когда... тогда!
Почему ты не подошла к телефону, я тебя спрашиваю?

Георгий Максимов:

Не бойся, не бойся. Я, как уже говорил, никогда у тебя ничего не попрошу. Просто надеялся, что ты мне поможешь понять. Это нам всем свойственно: когда происходит что-то странное, страшное, непонятное  -  тянемся в первую очередь к родному человеку. А главное  -  за объяснением  -  к человеку мудрому. Ты мне всегда казалась именно мудрой.

Родная, мудрая, не постигаю, что такое совершается в моей жизни. Сбывается, причудливое и нелепое, как сон.

Почему-то вспомнил сейчас взгляд своей собаки. Тогда, давно, ещё почти в глубокой юности у меня был щенок. Мы встретились с ним однажды на улице, и я взял его к себе безо всякой породы и родословной. И не переставал удивляться тому, какой он смышлёный и сообразительный. Пёс моментально усвоил то, что обязан знать домашне-городской зверь: соблюдать чистоту, тишину, сторожить от чужих, а хозяина слушаться и любить. У него был очень выразительный взгляд: хитрый и в то же время благовоспитанный. И только иногда. Как бы это сказать, иногда я замечал у него в глазах недоумение и тщетное желание понять, что происходит. К примеру, когда я при нём убирал постель, или закуривал, или, не знаю, там радиоприёмник ремонтировал, пёс смотрел на меня и не постигал. Не постигал, к чему эти мои действия, как они относятся к нему, и что ему в связи с этим делать. И я ловил себя на мысли, что мы, люди, точно так же не постигаем большинства действий того высшего существа, которого называем Богом. Ну, или каждый по-своему называет, но суть от этого не меняется. Нам кажется, что всё, что происходит во Вселенной, происходит для нас и ради нас, но какой смысл во всём происходящем и что с этим делать, мы  -  как вислоухие щенки  -  понять не можем.

Глупое сравнение, правда. Но именно теперь я чувствую себя абсолютно беззащитным перед этим своим изумлением: что такое жизнь и с чем её едят. И что такое смерть? Мне кажется, она ходит совсем рядом со мной, как будто заманивает. Она заставляет меня молчать на все обращения ко мне суеты, она, как незаконная женщина, прикладывает палец к губам, не позволяя говорить о сокровенном. Впрочем, я тебя, наверное, запутал, очень туманно говорю, не слушай меня, не верь.

Но если вдруг ты каким-нибудь шестым интуитивным чувством всё-таки поймёшь...

15. О ЛЮБВИ.

Агния:

Забыла, забыла, какая ты любимая. Правда, за эти месяцы забыла. Когда твой  -  обычно наглый  -  взгляд становится мягким и невыразительным, я одна знаю, какой ты глупый и беззащитный ребёнок. Не надо врать, не надо играть хотя бы со мной, я же все твои ходы на пол-аршина под землёй могу просчитать. Иногда не хочу, но могу.

Впрочем, вру, играй. Ни один мужчина не умеет так красиво играть.

Мара с визгом выскочила ко мне из вагона обниматься. Оставив при этом свой громоздкий багаж посреди тамбура, в ногах у изумлённых пассажиров. Потом вернулась, стала преувеличенно смущаться и извиняться, картинно двигать свой модный красный саквояж. Сама тоже вся в красном, вся такая свежая и новая после десяти месяцев разлуки.

Ох уж мне этот саквояж. Впрочем, как всегда. Еле дотащили до маршрутки. И ещё две сумки.  Стали распаковывать  -  боже мой: фотография русской бабушки, фотография французской бабушки, естественно в рамках, посуда, одежда на все сезоны. Мне всегда хочется спросить её: Мара, ты насовсем? Да, ещё с собой туфельки малюсенькие возит, розовые, давно ставшие серыми. И на ручку дверную за шнурочек вешает. В этих туфельках она якобы сделала свои первые шаги. Говорю: тут-то кому ты врёшь? Тебе ведь это барахло на фиг не нужно. Смеётся. Мара  -  женщина весьма сентиментальная, что довольно странно смотрится на фоне её злого ума и мужского чувства юмора. Иногда мне кажется, что она за всю жизнь никого так и не полюбила. Последние годы Мара уверяет, что любит меня.

И вот мы раскладываем по моей комнате все эти Марины сексуары, а она говорит не умолкая:
- Представляешь, он уехал от них и прислал телеграмму: "Дорога хорошая, подробности в письме". А на телеграфе всё, конечно, перепутали, и там получили: "Дорогая, хорошая, подробности в письме". Очень трогательное, лаконичное признание. Это при том, что его и так весь отпуск обвиняли в пристрастии к чужой жене, к моей тётушке. А ты помнишь, как мы считали, сколько у них в квартире холодильников? Так вот они купили четвёртый!
- Не может быть! Это правда здорово, а что Париж?

Нет, только не сегодня. Не думать об этом, не сметь спрашивать, откуда у Тёмы или у его дедушки мог взяться Марин адрес.

Я выхожу на минуту на кухню, а возвращаясь, вижу, как Мара копается в коробке с благовониями и напряжённо принюхивается.
- Хочешь что-нибудь зажечь?
- Нет, - отвечает эта хитрая ищейка, - проверяю, чем у тебя пахнет в квартире. У тебя кто-то был, кто-то чужой и, возможно, мужчина. А ну, признавайся, у тебя новый роман?

И я, стараясь мухи не обидеть, не сделать из неё слона, рассказываю, как мой бывший преподаватель приводил свою двоюродную сестру, которой негде жить по причине ухода из дома, и как мы сидели полночи на кухне и так далее, а об остальном сама стараюсь не думать. Мара подозрительно улыбается, и я чувствую, как меня опять начинает затягивать её игра. Хорошо ещё, что ночью я тогда не взяла трубку.

- А теперь подарки!  -  вдруг срывается она с места, и я смутно ощущаю, что Вадиму, да и Маргарите на первый раз повезло.

Вадим:

У неё тогда пропал черновик дипломной работы. Прямо из стола её научного руководителя на кафедре. Я подумал: ничего особенного, просто кто-то взял почитать. О воровстве и не помышляя. Но завкафедрой поднял крик о позоре на свою седую голову, бился оной о стену и даже обыскивать всех хотел.

Я видел Агнию в тот день. Она смеялась с девчонками на крыльце института, и я успокоился. Потом о дипломной подзабыли. И только краем уха я услышал, что это был её единственный экземпляр, написанный от руки. И что ей придётся всё восстанавливать.

Однажды подумал: даже не знаю, что за тема. Кому понадобилась её работа? Спускался под лестницу покурить во время свободной пары, и наткнулся на неё. Агния сидела с ногами на подоконнике, и казалась уменьшенной и искажённой копией человека. Вообще у нас требуют гонять студентов с подоконников, но у неё было такое лицо. Она уже не плакала, но щёки и виски переливались всеми оттенками недавних рыданий. По инерции думая о пропаже дипломной, я как идиот стал её утешать. Сказал, что всякое бывает в жизни, что всё образуется, что черновик найдётся  -  в общем полный набор штампов выдал. Да, потом посоветовал ещё отвлечься, пойти домой и посмотреть хороший фильм, почитать, да просто пойти погулять на воздухе и хорошей погоде.

Агния, кажется, что-то отмахивалась в ответ, кивала безразлично, а потом встала и пошла. И по её сломавшейся спине я понял, что всё не так.

Потом мне сказали, что это у неё погиб жених. Которого она любила, вот и всё. С тех пор, как я прогнал её с подоконника, не утешив, мне было стыдно. Я тогда в очередной раз бросал пить. И мучился. И злился. И Агнию почти напрочь избегал. Но впереди ещё был зачёт в её группе, и я старался не думать, что придётся разговаривать с ней и смотреть в глаза.

Нет, меня злило буквально всё, ни о какой Агнии я думать не думал. Но когда в день зачёта пришёл на кафедру и заглянул в свой ящик, то понял, что точно напьюсь. Там лежала простая тетрадочка с пружинками. Исписанная неровным, слегка даже стервозным почерком. Дипломная Агнии! Почему-то подбросили именно мне?

Я бросил тетрадку на стол, как будто обжёгся. Естественно не стал открывать и читать. Сразу позвал заведующего кафедрой. Неприятно боялся, что меня обвинят в воровстве. Что они там дальше делали, не знаю, как обсуждали? Но любви начальства мне эта находка не прибавила. Я молча ушёл в аудиторию принимать зачёт.

Агния вошла что-то предпоследней. Тупо задавать вопросы по теме я не мог. Я сказал: Агния. Она посмотрела измученно и удивлённо. Да, она уже всё знала. Нет, у меня никак не шёл из головы тот разговор у подоконника. И вот я попробовал:
- Видите, я же говорил, что всё, - и заткнулся, - образуется, найдётся.
- Да, - сказала она как-то совсем тихо и посмотрела за моё плечо в окно, - найдётся.
- Ваша тетрадка нашлась, сегодня, у меня в столе. Видно, кто-то взял почитать и вернул.
- Да, - повторила Агния сердясь, как непонятливому, - обязательно найдётся.

Опять она что-то своё имела в виду. Я не стал настаивать, взял зачётку и расписался.
- Спасибо, всё равно я ничего не знала, - усмехнулась та, прежняя Агния, которая смеялась с подружками на крыльце в день пропажи.
- Надеюсь, вы не думаете, что это я взял, - напомнил я ей, когда она выходила.
- Надеюсь, вы сами так не думаете.

Последней студентке я, кажется, тоже поставил зачёт автоматом. Не помню. Ничего не мог больше слушать, пошёл и напился. Я всем своим существом чувствовал, как Агния любит того, ушедшего человека. Может быть, с этой ревности всё и началось?

Лена:

Почему они не понимают, как можно одновременно любить двух человек? Всегда очень по-разному, но запросто. Нет, не просто. Очень непросто. Но можно.

Я, например, сначала не могла понять, как это  -  любить двоих детей. Когда у меня только Танечка была, я не представляла себе, что смогу подобным образом любить ещё. Кого-нибудь. Ещё одно существо. И всё думала: как же я полюблю второго, младшего, и разве это не будет предательством по отношению к старшему?

А вот поди ж ты...
Подозреваю, что можно и троих.

16. ЖИВОТНОЕ ПОЛЕЗНОЕ

Вадим:

С тех пор, как приехала русская француженка, Агния на связь не выходит. Сама не звонит, а на мои звонки отвечает кратко и в основном  -  отказом. Я даже узнал, где живут её подопечные дети, и пришёл караулить после работы. Хотелось поговорить.

Буквально за минуту до её выхода из подъезда я увидел две удивительные вещи. Сначала облако в виде ангела, несущегося на огромной скорости. Потом сразу  -  парочку туристов-музыкантов, отдыхающих в сквере. На скамейке рядом с ними лежал открытый футляр от контрабаса, а в нём спал грудной малыш. Родители о чём-то лениво спорили, а ребёнок посапывал, спрятанный от солнышка за крышкой футляра. Сам контрабас стоял здесь же.

Я двинулся навстречу Агнии и даже успел заметить, как она мне обрадовалась. Хотел поделиться с ней ангелом и музыкальным младенцем. Но что-то за секунду переменилось, улыбка с лица её убежала. И снова сверкнула, но кому-то не мне, кому-то за моей спиной. Проскальзывая мимо, Агния только что не оттолкнула меня. Бормотнула типа "потом" и прошла. Конечно, я в обиде своей не удержался и оглянулся через левое плечо. Агния уже успела обняться с черноволосой, худой, красиво-некрасивой девушкой. Так вот ты какая, француженка. Я, значит, не в счёт. Почему же она не хочет нас познакомить?

Обе не обернулись, ушли. Ребёнок спал, родители его теперь сидели молча. Я посмотрел на небо. Вместо ангела там висела огромная рогатая голова лося. Ветер вылепил новый образ, и этот насмешливый зверь меня развеселил. Вот тебе, Агния, и лось запредельный, сказал я сам себе. Ушла, оттолкнула. Зато теперь со мной это облако. И совсем не обязательно мне было с тобой разговаривать. Всё хорошо. Всё пропало.

Я почувствовал, что в городе что-то зацветает. Поздно для сирени, но рано для липы. Чей же это запах?

Агния:

Вышла в люди по любви. То есть, с Марой хоть на край света, а там ещё и головой в омут. Пока я утром возилась с детишками, Мара успела отыскать конноспортивный клуб в тридцати километрах от города и договорилась там о встрече. Она сама с каких-то давних пор с лошадками дружит, а я их ближе, чем в цирке не видела. И зачем-то согласилась поехать с ней. Родилось у нас совместно словечко "эмоцион", то есть моцион для эмоций, вот я и того, решилась.

Дали нам в этом клубе коника, я в мастях не разбираюсь, по мне так светло-серого. Или грязно-белого. Мара что-то с видом знатока его прилежно рассматривала, не то любовалась, не то морщилась. А ещё со стороны казалось, что она колдует вокруг него. Что-то приговаривала ему на французском, а потом: Ясик, Ясик... Хотя я точно помню, что инструктор называл коня Бледамед (надо ж такое имя дурацкое). Коняга смотрел на Мару с ужасом, но стоял тихо, как ребёнок наказанный.

Что-то и мне Мара тогда говорила, какие-то правила поведения и дружбы с конём объясняла. Я теперь, конечно, сразу всё забыла и больше к лошадям ни на шаг.

А вот Марой-амазонкой все залюбовались. Стройная, чёрная, сама вся в красном, кажется, про меня и забыла, как в седло села. Сорвалась и умчалась, а инструктор, мужчина кудрявый и сутулый, только недоверчиво на меня покосился.

Мне, конечно, дуре, тоже захотелось покрасоваться. Забросили меня на этого Ясика, и мальчик, помощник инструктора, повёл его со мной под уздцы. И вот тут у меня в кармане телефон заиграл. И звоночек-то мой не особо громкий, но коню не понравилось. Помню теперь только, что он дёрнулся всем телом, а где-то слева вскрикнула Мара. Мальчик выругался, как это делают от боли, видимо, мы его чем-то резко задели  -  и всё помчалось перед моим боковым зрением.

Испугаться я не успела, забыла. Какое-то время мы неслись параллельно телефонному звонку. Я честно пыталась остановить коня, а главное  -  удержаться. Только вот звонок не унимался, а в нём, казалось, вся беда. Казалось, он замолчит, и конь остановится, как выключенный. И вот тогда я отпустила левую руку, чтобы вытащить из кармана телефон.

Момента падения совершенно не помню, врать не буду. Помню только, что уже на земле перехватило дыхание и секунд несколько вдохнуть или выдохнуть не получалось. Потом вплыла в тело боль  -  кажется, выплыла из позвоночника. И я увидела Димины глаза и его нагловатую ухмылочку совсем рядом. Выражение этого лица совершенно не гармонировало с торжественностью момента наступления смерти, но я всё равно попыталась прошептать ему пафосное Здравствуй.

Через несколько секунд почувствовала, что кто-то осторожно касается моего лица ладонями и целует  -  щёки, лоб, глаза. Я снова приоткрыла веки, и на сей раз это была Мара. Она плакала. Телефон по-прежнему тошнотворно звонил где-то в моей одежде. Мара выхватила его и задушила, как несчастную паршивую зверушку, но потом спохватилась и у него же стала выпрашивать Скорую помощь.

Спину чуть-чуть отпустило, и меня осторожно перевели в какое-то помещение клуба.
- Мара, - сказала я, покачиваясь между радостью возвращения и восторгом исчезновения, - Мара, он за мной приходил. Я, когда упала, увидела Диму, я точно знаю, что это был он, совсем как живой. Видно, я начала умирать, а потом недоумерла, вернулась.
- Дура ты, - грубо, совсем не во французском своём стиле ответила Мара. - Чтоб я этого больше не слышала, даже слова этого не смей произносить. И никакой это был не Дима, а кто-то из здешних ребят. Как только ты упала, к тебе подошёл какой-то парень в синей майке. Когда мы с инструктором подбежали, он у тебя ещё что-то спрашивал. И ты, кажется, ему даже отвечала. Не помнишь?
- Можно мне на него посмотреть?  -  смалодушничала я, не понимая, кто из нас врёт. Но конечно, никакого парня в синей майке до приезда Скорой мне не предъявили. Инструктор только раздражённо поморщился: видимо, его из-за моего падения ожидали какие-то неприятности.
- А кто же это так настойчиво звонил мне?  -  спросила я у своего могильного телефона. Это был Ваня, ответил мне телефон и временно умер по причине севшего аккумулятора.
И зачем только мы придумали слово эмоцион?

Автор+:

*
...я из лесу вышел, был сильный мороз,
опять ни работы, ни денег.
Я думал, что это молчанье берёз,
а это был Лось Запредельный...

*
...и вот я Шопена не слышу давно,
молчит телефон мой, бездельник.
Лишь изредка тычется мордой в окно
задумчивый Лось Запредельный...

*
...а ночью, преодолевая невроз,
пытаясь вернуть понедельник,
увижу, как в небо ведёт тепловоз
недремлющий Лось Запредельный...

*
...но Марс подмигнул мне, довольный собой,
оранжевый, обалденный.
Подумалось: может быть, это любовь?
Но это был Лось Запредельный...


17. ИСТЕРИКА

Вадим:

Когда я пришёл к ней в больницу, она казалась совсем невменяемой. Сотрясение мозга и, кажется, что-то со спиной. Но дело было, кажется, не в этом. Меня она как будто не узнала. Только сказала "Дима"  -  как само собой разумеющееся и отвернулась к стене. Ещё поморщилась от боли. Я присел рядом, потом тихо позвал её.

Когда Агния заговорила, глядя в стену, я чуть было не бросился её целовать. Ошибся, что всё хорошо, как ложное примирение после ссоры. Но вовремя понял, что разговаривает она не со мной. Или не только со мной. Первая фраза была: Как хорошо, что ты пришёл. А потом понеслось что-то вроде:
- Я и раньше думала, что ты здесь, но сомневалась. Она пытается меня переубедить, но зачем? Я её очень люблю, но больше не могу ей верить. Она постоянно меня обманывает, у неё даже смех ледяной и лживый. Жить не могу без этого смеха, но это она коня заколдовала, специально, чтобы мы с тобой встретились.

Я не перебивал, хотя мне казалось, что нужно разбудить Агнию от кошмара. А она всё наступала на жёлтую стену:
- Ну, а Тёма по-настоящему умер? Не смейся, это серьёзный вопрос. Когда тебя хоронили, никому не показав, я подумала, что это такая извращённая шутка. Что какая-нибудь ритуальная фирма выпускает специальные цинковые гробы  -  сразу запаянные и пустые  -  чтобы только для вида, для похорон. Я ещё в тот день подумала, что когда-нибудь расскажу тебе, какой у тебя был некрасивый гроб: красно-чёрная обивка с дурацкими рюшечками. Ты бы сам со смеху умер, если б видел.

Нет, я не мог больше это слушать. Стал её трясти, тормошить. Даже слегка ударил по лицу, чтобы вывести из чёртова транса. Впрочем, очень хотелось ударить посильнее. В эти секунды я её ненавидел.

Соседка Агнии по палате испуганно предложила:
- Надо позвать сестру или врача, чтобы ей дали успокоительного.
Я понял, что соседка всё слышала, мне стало отвратительно, и я выскочил из палаты.

Да, фотография. Я же хотел сегодня показать Агнии то, что нашёл в папином альбоме. Загадка писем меня всё мучает, вчера я снова стал перебирать папин так называемый архив: письма, стихи, фотографии. Стиль и почерк писем действительно его, а вот фотографии? Эта не была вклеена в альбом, лежала в отдельной пачке среди неудачных. На ней ещё молодой папа в каком-то незнакомом городе, а впрочем, может, и в Москве. Стоит, обняв за плечи какую-то девицу. Никогда её нигде не видел, ни в жизни, ни на фотографиях. Никто в семье ничего про неё не говорил. Высокая, с длинной косой. Длинный плащ до земли, а лицо красивое и наглое. Но всё ерунда, если бы мне не показалось, что эта женщина очень похожа на Мару. На эту самую русскую француженку. Если верить логике дешёвых сериалов, она могла бы ей приходиться матерью или ещё какой родственницей. Если же вообще отвлечься от всякой логики, я бы сказал, что это она и есть.

Лена:

Когда такое состояние, ничего не хочется. Ни ногти красить, ни даже голову мыть. Хотя если пересилить себя, и всё-таки голову вымыть, да ещё постараться уложить хорошо, - настроение отступает. Огрызается, но прячется, как зверь в нору. Только вот фишка в том, что когда голова ещё грязная, мне не хочется пересиливать себя, не хочется мыть и укладывать, не хочется прогонять настроение. И чем дальше, чем грязнее голова, тем противнее, тем меньше хочется... Замкнутый круг.

Агния:

Такое бывало и раньше. Острый приступ хронического горя. Если Дима приснится, или маму его встречу на улице  -  и казалось бы утихшее чувство взрывается опять. Ничего не делаю, просто лежу и реву. И ничего мне не надо. А тут ещё необычность обстановки, больница.

Кто-то всю ночь ходил по коридорам, шаги, шаги, и вдруг слышу  -  заходят ко мне. Ну, конечно, кто ещё может среди ночи в гости явиться? Я потянулась к выключателю, голова закружилась, а бородатые панибратья уже двигали стулья, рассаживались вокруг меня, аки в импровизированном театре.

Полиблюд сказал как-то киношно-старомодно:
- Хозяюшка, бедная, что они с тобою наделали?

Канистрат усмехался в бороду, как перед счастливой развязкой, и увидев это, я вдруг почувствовала себя абсолютно здоровой. И ещё поняла, как рада видеть этих обалдуев.
- Объясните мне наконец, - начала было не скрывая своей радости, но они тут же серьёзно зашикали, то ли намекая на поздний час для соседки, то ли напоминая о своей нелюбви к вопросам.

И стали выдвигать откуда-то  -  мне показалось, прямо из-под моей больничной койки  -  деревянный ящик с яблоками.
- Это мы тебе, хозяюшка, гостинец, - радовался в бороду Канистрат.
Я попыталась опередить их, пошутила:
- Наверное, мой любимый сорт? 
- А как же?  -  заперемигивались они радостно. - Коричные, спелые.

Замечания о том, что рановато в июне для коричных спелых и о том, что мне одной всё не съесть, я, конечно, оставила при себе. А они, бессовестные, пошли дальше заливать о том, как им достался этот ящик:
- Видишь ли, - повествовал Канистрат, сложив руки на коленях, - мы работаем звукорежиссёрами, нас приглашают в разные фильмы и рекламные ролики, чтобы мы красиво озвучивали шумы. То есть, всё, что не связано с человеческим голосом: шаги, скрипы, стуки, шмяки, шлёпы, трески, лязги, шуршания, выстрелы... - Полиблюд потянул панибрата за хвостик берета, дабы тот не очень-то расходился.
- И вот?
- И вот для этого у нас есть кое-какие свои инструменты и приспособы, - продолжал Канистарт морочить мне больную голову, - железки, деревяшки, стекляшки, бумажки и тряпочки.
- Да, я помню, как вы здорово играли на моих бокалах, - вставила я о том, что предмет беседы меня восхищает, несмотря на головокружение.
- Да, мы такие! - по щенячьи хвасткликнул один брат. А второй продолжал:
- Но мы не можем все шумы таскать с собой в коробке и в рюкзаке, поэтому некоторые звучащие предметы заготавливает сам режиссёр или его помощники. А сегодня приходим на студию, стоит на столе тарелка с яблоками. Мы, ожидая режиссёра, решили перекусить. Он-то опоздал, а мы случайно съели все яблоки. И вдруг оказывается, что фрукты были принесены для озвучания, а не для еды. Там в кадре девочка ест яблоко, смешно так хрустит, а мы...

Я смеюсь:
- А откуда же ящик?
- Это режиссёр гневаться изволили, ножкой топали и сгоряча приказали своему ассистенту купить новых яблок. Ящик! Чтобы прожоры звуковики не смогли всё слопать.
- Как бы мне хотелось, - говорю я и осторожно откладываюсь на подушку.
- Посмотреть на озвучание?  -  как всегда угадали они.  -  Послушать?
- Выздоравливай, хозяюшка, а там посмотрим, послушаем, - улыбнулся Полиблюд и протянул мне в руки яблоко.  -  Съешь вот это, я его помыл.
- И во время мытья оно скрипело, как будто квакающая лягушка.

Я представила себе, как трут яблоко под струёй воды. Да, наверное, похоже.
- Остальные помыть не успели, там у вас нам, кажется, не были рады, - намекающе шаркнул ногой Полиблюд.

И я поняла: это было всего лишь предисловием.
- Вы что, заходили ко мне домой?  -  вопрос застрял у меня в откушенном яблоке.
- Божалуйста, не волнуйся, - каламбуркнул Канистрат.
- Что вам сказала Мара?  -  перешагнула я сразу через несколько ступенек-вопросов.
- Да она нас, похоже, не заметила, - пожал плечами Полиблюд.  -  Она была слишком увлечена разговором.
- С кем?!
- Ну, с кем, - в один голос мяукнули панибратья и покосились друг на друга, - с мужчиной. К тебе домой пришёл какой-то человек, вот она с ним.
- А-а-а! И вы до сих пор сидите тут и молчите, кормите меня яблоками-баснями?
- Простите, хозяйка, - как по команде потупились и покраснели панибратья. Им было стыдно за себя, за меня? Или ещё за кого-то?
- Домой!  -  я выхватила у стула халат, сунулась в тапки и  -  к двери. Потом обернулась к своим притихшим стыдливым гостям, не зная, что с ними делать и как им сказать. Мне казалось, что, если Мара и Вадим встретятся у меня в квартире, произойдёт какая-то катастрофа.
- Ну, что вы сидите? Едем! Я должна срочно проверить!

Соседка по палате заворочалась во сне на мой крик.
- Вообще-то, ночь, - поднимаясь со стула, сказал Канистрат и невозмутимо поправил одеяло на моей соседке.  -  Ночь, транспорт не ходит, да и тебя из больницы не выпустят.

Мне стало обидно. Спина не болела. Голова не кружилась. Не выпустят. А я в окно вылезу. И пешком пойду. Мне очень нужно.

Прочитав все эти мои мысли, специалисты по скрипам тихонько подошли к окну и заглянули вниз. Канистрат вкусно съел улыбочку и уже серьёзно стал выволакивать из своего зелёного рюкзака  -  боже мой!  -  верёвочную лестницу!

Голова у меня закружилась опять, но кажется, уже по другой причине.

18. СЛЕПЫЕ

Вадим:

Дебоширка моя опять буянила всю ночь, оказывается.  Я теперь летне свободен от занятий, побежал с утра  -  не поленился  -  в больницу. Хоть и злился на Агнию за вчерашнее. Теперь уже не важно, кто я ей. И что я к ней. Мне теперь дело принципа вытянуть её из этой ужасины. Как она меня пыталась вытянуть месяц назад. Так и будем тащить друг друга за волосы, как Мюнхгаузен из болота.

Я сунулся в регистратуру за пропуском, тут мне и рассказала серая женщина в белом, что Агния пыталась сбежать. В четвёртом часу ночи её настигла в коридоре дежурная сестра и вернула в палату. Агния кричала, что ей нужно домой, но почему  -  объяснить не хотела. Поэтому и оставили её зов без ответа, вколов чего-то снотворного и уложив.
- До сих пор спит, - удивила меня своей осведомлённостью регистратурная тётя.

Ладно, зайду позже. А тут как раз Маргарита позвонила, лишив меня сладкой мысли об выпить пива. Попросила помочь. Ей нужно было какие-то вещи из дома взять, а видеться с Пашей наедине она не того. Видишь ли, не хотела. Просто сходить с ней за компанию, вот и всё, на всякий случай. Давай, валяй. Я сегодня благодей, а не козлодей. Вот ведь прилипла привычка Агнии гнуть язык, как деревяшку для венского стула...

Павла дома не оказалось, волновалась она зря.
- Пообедать не предлагаю, а вот чаю попить можем, - говорила Маргарита, собирая вещи. Всё-таки ей нравилось ощущать себя пока что ещё хозяйкой.
-        А покрепче чая ничего?  -  спросил я, и всё боялся, что она вспомнит о письмах. И ещё больше боялся, что не вспомнит.
-        Брат мой, да ты алкоголик, - улыбнулась она не язвительно и достала из шкафчика початую рома. Потом налила себе, мне и беспечно спросила:
- Как там Агния?

Я рассказал.
- Может, нам с тобой к ней вместе сходить?  -  родилось у моей сердобольной сестры прозрение.

Да, пожалуй, тебя бы она послушала. Хотя неизвестно. Что там у неё в голове после полёта с коня сместилось?

Когда собрались уже уходить, я заглянул в комнату и пошарил глазами. Два шкафа. За каким из них могли находиться письма? Он якобы полез за упавшим карандашом. Откуда мог упасть карандаш? Возможно, с полки компьютерного столика. Значит, туда. Может, они всё ещё там? Маргарита всё-таки проследила за моим взглядом:
- Вот и мне самой интересно. Что ты там бредил про какие-то письма за шкафом?

Даже не успев переглянуться, мы бросились с ней двигать мебель. Действительно, обои за шкафом отогнуты и слегка порваны. Но тайник пуст. Маргарита пошарила рукой чуть дальше, оторвала напрочь куAок обоев.
- Что же здесь было, чёрт возьми?  -  распрямилась она сначала растерянно, а потом сорвалась искать. Заглядывала в ящики, шкафы, тумбочки, шарила на книжных полках и даже в одежде. Я не знал, верить ей или нет. Моего понимания не хватало.

И вдруг увидел растрёпанный пакет в изголовье кровати на полу. Что-то там наш дорогой друг Павел читал перед сном, да так за этим занятием и заснул.

Ритуля повертела пакет и, всё больше изумляясь, достала оттуда несколько писем без конвертов. Если это то самое, я даже не рассматривая и не читая, поразился. Как глуп и слеп был Павел, рассуждая о письмах любовника. Бумага жёлтая и потёртая, чернила расплывшиеся. То есть у писем довольно солидный возраст.
- Что это?  -  не решалась начать читать Маргарита.

Я потянул у неё пачку из рук.
- Это письма моего папы  -  кому-то.

Меня подхватило чувство невесомости, это от страха перед странностями и совпадениями. С Маргаритой и с письмами меня повело это чувство обратно на кухню. Срочно выпить. Потом закурить. Потом справиться с дрожью и заглянуть в письма. Маргарита взяла одно, я другое, и мы стали читать. Папа писал какой-то женщине или девочке, называя её то Марой, то Маричкой. Из текста нельзя было понять ни возраста адресатки, ни папиных к ней чувств. Так можно было писать и подруге детства, и уважаемой тёте, и жене, и дочери. По стилю это почти совпадало с письмами, пришедшими Агнии. Может, моя ненаглядная получает письма из той же коллекции? Только вот имя её на конверте. Кто-то хорошо нас всех разыгрывает. Но кому это нужно?

Поднял глаза на Риту и усмехнулся её тихому смущению. Что-то здесь нечисто. Но нет, кажется, она не врала:
- Я поняла, кому это. Это... моей маме. Он называл её не Тамара и не Тома, как все, а Мара. Так необычно и красиво. Она мне потом много рассказывала о дяде Гоше, когда он умер.

Маргарита запнулась и не решалась говорить дальше. А я мысленно пробежал глазами сюжет о том, что мой папа был влюблён в жену своего брата, в тётю Тамару, Риткину маму. Потом опять заглянул в письмо. "Волшебница Мара". Так. По-человечески это было возможно, без мистики. Но я пока не мог такому поверить. Да, иначе тётя вряд ли бы спрятала это в тайник.

Пока я обдумывал и курил, Рита сбегала за фотоальбомом в бархатной обложке:
- Я его плохо помню, но вот...
- Нет, не хочу, не могу, я пойду, - выпалил я и правда встал из-за стола.  -  Не хочу сейчас копаться в семейных тайнах.
- Хорошо, - ещё больше смутилась Маргарита. Как будто про неё открылась страшная тайна. Мне стало её как-то жалко, и я наугад открыл альбом.
- Нет, не здесь, - заторопилась она, извиняясь и боясь, что передумаю.  -  Вот, мама любила эту фотографию.

Папа стоял, обняв за плечи совсем ещё молоденькую тётю Тамару. Снимок был сделан в то же время и в том же месте, что и другой, из моего альбома. Тот, где он обнимал неизвестную, похожую на русскую француженку. Или мне так со страху показалось.

А когда мы уже расстались с Маргаритой, на меня снизошла простая, но все версии подрывающая деталь. Я вспомнил, как Маргарита с Пашей делали в квартире ремонт, переклеивали обои. Года два назад или полтора. То есть всё равно уже после смерти тёти Тамары.

Маргаритин телефон упорно не хотел отвечать на мои вопросы. Он просто не отвечал.

Агния:

- Ну, что ж, чересчурный ход, - галантно задвигал руками Канистрат, привязав лестницу к батарее.

Я подошла к окну и, пока ещё не прошло сомнение, заглянула вниз. Внизу пахло жасмином, ну, в конце концов, второй этаж не такая уж высота. Добавим в скобках (для здорового человека).
- Я полезу первым и внизу тебя буду ловить, - распорядился любезный Полиблюд, - потом помогу ловить машину. И вот ещё вопрос: ты обратно когда? Тем же ходом, затемно или утром из дома на "Скорой"?

Мне было не важно, издеваются они или нет. Где больше абсурда  -  вокруг или внутри моей головы?  -  это одному Богу известно.
- Я пока не решила.

Они закивали:
- Тогда Канистрат останется здесь на всякий случай, чтобы сбросить нам лестницу по возвращении.

Я, наверное, сама этих чокнутых звукарей придумала. Они подчиняются всем моим безумиям, видно, я для них и правда хозяйка. Мне даже захотелось их обнять, но двоих не удобно, а по одному очень долго и пафосно. Поэтому я просто кивнула и потуже затянула халат. Вперёд.

Удивительно, что ни голова не кружилась, ни спина не болела. Сползая по лестнице, я уронила куда-то в траву тапочек, но искать его не было смысла, и там же остался второй. Босиком было приятно и прохладно, Полиблюд подхватил меня под руку и быстро потащил к остановке. Теперь бы только добраться до дома, а что будет дальше, мне представлялось сквозя. Ещё не светало, может быть, время остановилось?

У соседнего с больницей дома мелькнула женская фигура. Именно мелькнула и именно фигура, как пишут в романах. Она была в платке на голове, с большой спортивной сумкой и с букетом цветов. Нелепее не придумаешь. Женщина быстро шла куда-то в другую, безразличную нам сторону, но вдруг что-то её остановило. Она повернула голову к одной из припаркованных возле дома машин, к какому-то старенькому "Опелю", потом подошла к нему и осторожно погладила по капоту. Как гладят животных, например, лошадей. Полиблюд тащил меня мимо этой сцены, но краем глаза и с ужасом я увидела, как странная женщина вытянула из своего букета один цветок и возложила его машине на лобовое стекло. Впрочем, я в своём белом халате и босиком тоже ещё то впечатление произвожу, - подумалось.

То, что у остановки какой-то водитель ремонтировал среди ночи свою маршрутку  -  ещё полбеды, но то, что этим водителем оказался мой старый знакомый Саша  -  это уж слишком. Правда, его испуг и удивление говорили в пользу всё-таки случайности встречи:
- Агния, ты как с того света  -  выглядишь. Меня чуть кондратий не хватил, ты больше так мне не являйся.
- Ладно, - отвечаю, - ещё скажи, что ты не меня тут ждёшь. Ведь ты обо мне всё-всё знаешь, а мне домой надо срочно.

Он задумался.
-        Срочно? Минут через пятнадцать, если заведёмся. Садись пока внутрь, а то простудишься босиком.

Полиблюда он, казалось, вовсе не замечал. Мы забрались в маршрутку и стали ждать. Внутри у меня всё ныло, я пыталась представить, что могут сказать друг другу при встрече Мара и Вадим. Но ничего не могла придумать. И с чего я взяла, что он ещё там? Наверное, зашёл на минутку, посмотрел на "русскую француженку" и пошёл. Скорее всего, Мара его даже грубо отшила, как она это может. Я уже собралась попытать своего спутника насчёт того, что может, он чего слышал, но дверь открылась, и в маршрутку влезла женщина с цветами и сумкой.
- Доброе утро, - сказала она деловито, как будто всё было в порядке вещей, и села напротив нас.

Я кивнула и спрятала под сиденье босые ноги. Становилось всё холоднее и сомнительнее. Мысль о возвращении в больницу боролась с желанием теперь просто увидеть Мару и убедиться, что с ней всё в порядке. (Или увидеть Мару и убедиться, что всё в порядке с Вадимом.)

Женщина с цветами откинула с головы платок и совсем перестала меня пугать: выглядела она совсем уж обычно и невыразительно. Я старалась не думать о странной сцене с "Опелем". И вдруг она обратилась ко мне и сразу на ты:
- Как здравомыслящий человек, ты можешь объяснить, что с тобой происходит?

Я вообще не люблю незнакомых людей. Но иногда на меня что-то накатывает. Помню, ещё Мара удивлялась, когда я ни с того ни с сего, стоя в очереди за билетами на выставку, дала свой телефон какому-то художнику. Только за то, что он тоже любит Шагала. Вот и сейчас мне захотелось откупиться от нелепости происходящего рассудительным объяснением. Именно чужой человек для этого подходит. И я сказала:
- Два моих друга, два близких мне человека встречаются сейчас в моей квартире. А я не хотела, чтобы они знакомились, разговаривали. Лучше бы они и не знали о существовании друг дружки.
- Так-так, - сказала женщина, - ну-ну, - как будто всё поняла и скучающе посмотрела в окно. Потом зачем-то представилась: - Мария, для друзей просто Маня Величко.

Я потихоньку хмыкнула себе от такого сочетания. А она продолжала в том же духе:
- А вот если бы я была Господь Бог, как бы ты мне всё объяснила?
- Извините, - крякнула я и подумала, что мне пора возвращаться в больницу,  -  извините, но в этом случае я бы спрашивала, а не объясняла.
- Так-так, и о чём же?  -  нетерпеливо заёрзала моя новая знакомая.

Я посмотрела на Полиблюда. Он сделал вид, что мы друг другу не мешаем: воткнул в уши проводки плеера и запокачивал головой в такт музыке.
- У Бога... Спросила бы, как мне увидеть то, чего я никак не могу увидеть, но очень хочу. То есть даже чувствую, что могу, но никак. Ухватываю какие-то знаки, сигналы, символы, но очень редко умею понять их смысл. Ещё сложнее связать их между собой и увидеть всё сразу. Хожу только и ловлю за кончик хвоста, иногда кажется, что поймала, ан нет.

Я замолчала, разглядывая цветы Мани Величко. На редкость безвкусно составленный букет.
Она засмеялась:
- И это всё?
- Не знаю, по-моему, это немало, - продолжала я зачем-то поддерживать беседу.  -  Если научиться видеть и понимать, со всем остальным уже можно было бы разобраться и справиться.

Наверное, у Марии не было готового ответа, поэтому она задумалась, глядя в окно. Потом закрыла глаза и мне приказала:
- Закрой глаза.

Я не послушалась. Она стала вещать:
- У слепых лучше работают другие органы чувств, они ощущают то, что абсолютно недоступно зрячим. Вот и ты, если не получается увидеть, научись закрывать глаза, и тогда, может быть... На ощупь, по запаху, с помощью интуиции, во сне, наконец...

Обыкновенная женщина, дающая случайной знакомой случайно взбредший в голову совет. Научись закрывать на всё глаза. Что же она там делала у машины?

Мария так и осталась сидеть медитировать с закрытыми глазами, когда я выскочила из маршрутки. Бросив изумлённому Саше, что я передумала ехать, на закоченевших ногах припустила я в сторону больницы. Где-то справа догонял меня едва знакомый мне человек с бородой. Я торопилась добраться до места, пока окончательно не потеряла ощущение реальности. Или пока оно не потеряло меня. Перед подъёмом на лестницу Полиблюд виновато повертел передо мной глупым букетом Мани Величко:
- Вот, она просила тебя догнать и передать.

- Да с ума вы все сошли что ли?  -  я выхватила у него цветы и швырнула их куда-то в сторону. Не глядя. Уже почти рассвело, и я увидела, с какой бесконечной тоской и жалостью посмотрел на меня Полиблюд Айкендуев. Ещё удивилась, что вижу его отдельно от панибрата, мне казалось, что они  -  бред и сиамские близнецы. Он посмотрел на меня с жалостью, и этот взгляд слегка примирил меня с вернувшейся болью в спине и наступающим утром. Потом я полезла наверх, а он ещё некоторое время шарил в траве, отыскивая мои пропавшие тапочки.

Мара:

А меня пустили в палату, пока она ещё спала. Я села рядышком и стала выслушивать серенький шёпот соседки о том, как Нюся пыталась ночью сбежать и как её поймали на полпути, в коридоре. Интересно, куда её понесло?

Вдруг Нюся открыла глаза и блаженно мне улыбнулась:
- Я как будто всплываю из глубины сна, медленно и приятно. И вот уже на поверхности. А внутри меня ещё покачиваются слова, как вода, которой я наглоталась во сне.

У меня даже нос зачесался от такой радости: Нюся снова моя, прежняя, многословная, ассоциативная. А соседка заткнулась и мокро фыркнула в подушку.
- Какие же это слова?  -  спросила я как можно нежнее, чтобы не спугнуть.
- Внимание и вынимание, дождаться дождя, радоваться радуге, поругаться с подругой, - и зависла, и нахмурилась.

Я сидела не дыша, ждала, что ассоциация отпустит, отступит. Отпустила, и Нюся продолжала, хоть уже и не так блаженно:
- Мне приснилось, что слова  -  это деревяшки, и мне из них нужно сделать... Ты знаешь, как делают венские стулья? Со всякими гнутыми спинками? Кажется, дерево обрабатывают паром, чтобы оно гнулось, принимало любые формы. И при этом не ломалось. Вот я во сне...

И тут Нюсечка окончательно проснулась и каким-то испуганным, диковатым даже взглядом покосилась на тумбочку у кровати. Кто-то у неё вчера уже побывал. И яблоки, и цветы успели притащить. Правда, букетик довольно странный: лилии, розы, гвоздики, всё не первой свежести и воткнуты в простую трёхлитровую банку с отколотым верхом. Я ничего не стала спрашивать о цветах, а вот Нюся спросила. Шёпотом:
- Ко мне вчера кто-нибудь приходил?
- А сама ты не помнишь?
- Нет, я тебя спрашиваю: ко мне домой, в мою квартиру вчера вечером кто-нибудь заходил? Ты была там, дома, открывала кому-нибудь дверь?
- Нет, никто не приходил, - сказала я, удивляясь всё больше Нюсиному новому тону.
- Точно?
- Точно.
- И никто не звонил?
- Хозяева твои звонили, в смысле, работодатели. Интересовались, когда ты к ним придёшь.
- И всё?
- Всё. А что такое?
- Ой, смотри, - Нюсин голос поднялся на ступеньку выше, - не ври мне, Марька, ты же знаешь, что маленькая ложь рождает большую лошадь, - и сама засмеялась, и поморщилась от боли. Видно проснулась ещё раз и вспомнила, зачем она здесь. Лошадь, видишь ли.

Я протянула ей свой подарок.
Это было давнее Нюсечкино открытие, её столетняя мечта. Родилась идея, когда мы с ней года два назад впервые попробовали чешский Velvet. Пиво и правда удивительное, не только и не столько вкусное, сколько приятное "на ощупь" для всего рта. Пена у него не мыльная и не пустая, а какая-то взбитосливочная, самодостаточная. Нюся тянула в себя эту прохладную массу и как-то растерянно повторяла:
- Бархат, бархат...

Потом, закрыв глаза, стала водить подушечками пальцев по поверхности стола, по своему рюкзаку, по шершавой стене, нервно ощупывать свою одежду и волосы. Я ждала, что она скажет.
- Почему люди не придумали себе искусства для осязания?  -  наконец открыла она глаза.  -  Для слуха есть, для зрения, даже для обоняния и вкуса есть нечто подобное. А для тактильный ощущений, кажется, ничего.
- Для тахтильных?  -  переспросила я, чтобы улыбнуть Нюсю.

А после второй кружки пива она уже вдохновенно разглагольствовала:
- Хорошо бы собрать целую коллекцию предметов, разных на ощупь: мягких-твёрдых, гладких-шершавых, всяких, упругих, скользких, холодных, бархатистых, ну, не знаю, чего там ещё? И каждому экземпляру можно дать своё название, вызывающее ассоциации. Мы можем устроить с тобой целый музей, по которому надо будет ходить закрыв глаза и ощупывать экспонаты, рассматривать их пальцами или вот, даже всей ладонью. В зависимости от идеи.

И ещё много чего она тогда наговорила и после этого несколько дней ходила и прищупывалась к окружающему миру, что-то прикидывала и обдумывала. А потом успокоилась. То ли забыла, то ли поняла несостоятельность своей выдумки. Нет, вряд ли она забыла.

И вот сегодня я принесла ей целую коробку с разными штучками. Моя попытка такой коллекции. Стекляшки, железки, пластмасски, камешки, резинки  -  разные по форме и консистенции, со всяким разным немыслимым качеством поверхности. Я попросила:
- Закрой глаза.
- Что-что ты сказала?  -  почему-то удивилась она.

Потом закрыла глаза и сунула руку в коробку. И пока пальцы её знакомились с содержимым, лицо добрело и хитрело. Наконец Нюся совсем рассмеялась и осторожно придвинулась ко мне, чтобы обнять:
- Спасибо, дружок, я поняла. Но всё равно, это только начало, это ещё не искусство. Для искусства здесь многого не хватает.

Я кивнула и, очень довольная собой, стала рассказывать ей историю каждой находки из этой коробочки. Нюсина соседка мечтательно косилась в окно, и было видно, что мечтает она только о переводе в другую палату.

19. ПРОПАЖА

Автор:

*
Ну вот, считай, опять пропажа.
Я вечно что-нибудь ищу:
Заброшенный маяк за пляжем,
Откуда этот запах, даже  - 
Куда звезда...
Какая лажа.
А вот теперь  -  тебя.

Мара:

А Лена  странная даже на мой взгляд. И всё-то у неё есть, а, видно, ещё чего-то хочется. И хочется очень сильно. Как иначе этот психоз объяснить? Хотя нет, вру, ещё всякие наследственные заболевания мозга встречаются или там ранее приобретённые. В двух словах, по-моему, она где-то потеряла свою радость. И желание ничего не бояться. Не радуют её ни дети, ни муж, ни любовник, по всей видимости имеющийся. За всех за них она в постоянном страхе. Попробовала я даже покопаться в её выдвижных ящиках детства-юности. Это было несложно. Что ж, многое объяснимо: с самого рождения мнить себя каким-то талантищем, а потом оказаться в роли довеска к богатому мужу. Такое мы уже сто раз проходили. И силу в себе чувствуем необыкновенную, а вот приложить её к чему  -  не знаем. Даже деньги зарабатывать на жизнь не приходится, даже детей няня воспитывает. Вот и занимаемся целый день тем, что мысли в голове крутим всякие непотребные, о жизни да о смерти. Человек-пустоцвет. И жалко такую.

Это меня Нюсечка попросила подменить её на время болезни. Я сказала: ради бога, лишь бы мамочка детишек согласилась. Лена согласилась, но первыми её словами нашего знакомства были:
- Я очень боюсь за детей.

При этом сама осталась дома книгу читать, а меня с детьми гулять отправила. Ладно-ладно. Мне даже интересно стало её раскусывать. Всегда любопытно выяснить, почему Байрон  -  богатый, красивый и талантливый и  -  пессимист.

Таня всю дорогу пытается надписи читать. Ма-ра-фон, пу-сть но-ги от-дох-нут, ин-акт. А Данилка знай позвякивает, хохочет над каждым словом сестры.
- Мара, а что такое инакт?

В голове несколько секунд теснится какой-то акт пополам с инцестом. Нет, это всего лишь ткани наоборот. Вернее, снизу вверх.
- Таня, а мама ваша работает где-то или только по дому?

Таня смущается:
- Мама?

Нет, даже удивляется скорее, хотя вопрос, казалось бы...
- Мама работает, - и задумывается о чём-то грустно, на вопрос "Где?" уже не выходит. Даня отцепляется от моей руки и перебегает на сторону сестры и хватает за руку её. Ну-ну.

После прогулки дети смотрят мультики, мы с Леной  -  в кофейные чашки. Лена мне и нравится и не нравится. Добрая половина моей души праведно возмущается подобными откровениями:
- Мне иногда от этого страха за детей жить не хочется.
Пустые слова.

Злая половина моей души игриво подначивает:
- Так если ты жить не будешь, что тогда-то с детьми станет?
- А мне тогда уже всё равно будет. Лишь бы от этого мучения избавиться.

Забавный экземпляр рода человечьего. Поработать бы мне подольше с этим семейством. Да детей жалко. (Да, детей жалко)  -  разные половины моей души говорят с разной интонацией.

Агния:

Падение с лошади было большим, махровым таким, но всё-таки цветочком. А вот сегодня созрела ягодка, и я почувствовала, как куда-то падает вся моя головокружизнь.

Началось с того, что мне позвонила на трубку незнакомая девушка, представилась подругой Вани Симонова и потребовала срочного свидания. Я, конечно, удивилась и засомневалась, но на всякий случай объяснила, как найти меня в больнице.

Она явилась через час после звонка, и я сразу её узнала. Да, эти малиновые безвкусные волосы я... кажется, на похоронах. Точно, она была с Ваней, когда провожали Тёму. Что там у них ещё стряслось?

Назвавшись Мариной и не предвещая своим тоном дружественной беседы, девица покосилась на мою соседку.
- Что с вами?  -  спросила она дежурно-вежливо, когда мы вышли в коридор.
- Упала, сотрясение, не важно, - отступила я, подвигаясь к сути разговора.  -  Ну?
- Вы случайно не знаете, где Ваня?  -  спросила она ледяным тоном.  -  Вот уже третьи сутки, как он не появляется ни дома, ни на работе, ни у друзей. Хотя "Опель" его стоит у подъезда.
- Звонили ему на мобильный?  -  спросила я, не позволяя себе ни удивляться, ни волноваться.

Марина покачала головой:
- Свой телефон он забыл у меня, - она шлёпнула по сумочке, и я заметила, как дрожит её рука со столь же безвкусным малиновым маникюром.  -  Там-то я и нашла ваш номер, - добавила она, как бы даже извиняясь.
- А почему вы решили, что я могу знать? Мы с Ваней очень редко общаемся. Вот только на похоронах раз и виделись за последние годы.
- На похоронах?  -  прищурилась она и стала ещё несимпатичнее.  -  Но ведь после этого он ещё заходил к вам домой. Забыли? А на следующее утро он как раз и пропал.
- Заходил? Ничего подобного. После похорон мы точно не виделись. Кажется, только он звонил мне один раз, но я не сняла трубку, потому что... В общем, как раз упала. С лошади. И после этого попала в больницу.

Марина нахмурилась, что-то соображая:
- Как же так? Я с ним вместе к вам ездила. Во вторник поздно вечером. Только я сидела ждала в машине, а он один поднялся к вам и пробыл там полчаса, - в голосе недоверие и, кажется, даже ревность.

Дорогуша, - хотелось мне её уже отправить, голова у меня опять слегка закружилась, но тут что-то... Во вторник?
- Постойте, а зачем он ко мне заходил, он не сказал?

По-женски всезнающе фыркнула и  -  снова с претензией:
- Сказал, что понял, почему погиб Артём. Думал обсудить это с вами. Вернулся мрачный, ничего не хотел рассказывать, мы даже немножко... поссорились.
- Во вторник я была здесь, в больнице, и Ваню не видела. Спросите вон у соседки моей, у медсестры, у врача, - я начинала заводиться. И в то же время чувствовала, что пора уже встать на сторону этой девочки и тоже задать кое-какие вопросы. Значит, во вторник. Значит, это был Ваня. Значит, там всё-таки кто-то был.

Знаете, что, Марина... Эх, непростые вопросты. Это надо подумать.
- Вот что. Давайте подробно о том, что было в тот вечер. Попробуем вместе понять.

Мне очень хотелось сесть или лечь, я чуть не падала. Марина, кажется, начала ко мне привыкать, мы пошли и сели в конце коридора.
- Он вышел и не разговаривал, а я отругала его за то, что так долго. Я не понимаю тогда, что же он там делал, если вы были в больнице?
- У меня дома живут некоторые родственники. Он вполне мог беседовать с ними, - сказала я спокойно, а в груди у меня подвывал настоящий серый волк.
- Я отвезла его домой, - продолжала Марина, - мы были на моей машине. А потом он вышел, и я поехала к себе. Не то чтобы сильно поссорились, ну, так... Теперь я волнуюсь, ну, понимаете, и эта глупая ссора, - она уже была на грани того чтобы расплакаться.  -  А утром в машине я обнаружила его телефон и листочек с рисунками и... Там что-то вроде записки...

Она порылась в сумочке и достала сложенный вчетверо листок. Среди узоров, которые человек, задумываясь, чертит иногда не следя и не понимая  -  действительно несколько слов. Тоже задумчивым почерком  -  какой-то подпоток подсознания: "Ты права, Маричка, ты права, ты права, ты права".
- Я всю голову изломала, о чём это он, - свернула и убрала листок Марина.  -  В чём я права? Глупость какая-то.
- Скажите, - прервала я её, опасаясь, что волчья тоска вот-вот вырвется наружу, - простите за нескромный вопрос. Он всегда называл вас именно Маричкой?
- Нет, никогда, пожалуй, - и она пожала плечами в такт словам,  -  скорей уж Маришкой. Я думаю, это он просто ошибся. А разве это так важно?  -  и снова в её тоне звякнули враждебные нотки.

Ты права, Маричка, ты права, Маричка, ты права. Я понимаю, мне пора бежать из больницы.

20. ВОПРОСТЫ

Вадим:

Домой идти не хотелось, решил пообедать в городе, на ходу. Тут у нас новый ларь открылся блинный. Подошёл изучить цены. За стеклом толстяк, блинных дел мастер. Если верить бэджу  -  Владес Баронес. С мясом, с капустой, с ветчиной, с грибами и со сгущёнкой. Даже не знаю. Блинный богатырь подмигнул мне, и я решился. Стал вытаскивать из кармана деньги, и вдруг что-то откуда-то выпало и стукнуло об асфальт рядом с моей ногой. Тут же какая-то женщина с детишками:
- Молодой человек, вы уронили.

Флейта. Моя флейта. Я машинально нагнулся, не глядя буркнул спасибо и занялся блином. Стоп. Разве я забирал её у Агнии? Неужели моя память уже навсегда мне изменила? Я хоть и был тогда пьян, но мне казалось. Флейту я не забирал. Ещё хотел, да подумал, что только у неё играть можно.

Отошёл к скамейкам и стал поедать плод Баронесова творчества. А женщина купила детям по блину и красиво развернулась прямо на меня. Мара! Перепутать невозможно, она. Но дети  -  малыш и девчонка постарше  -  откуда? Может быть, Агнины подопечные? Так или иначе, малышня оккупировала мою скамейку, стала трещать о чём-то своём смешном. Француженка прошествовала за ними аки модель по подиуму. Мне захотелось сбежать, но зад прочно приклеился к скамейке. К тому же, Мара меня, наверное, не знает. Не знает, не знает, уговаривал я себя  -  какой отвратительный блин. Фотографий моих у Агнии, кажется, нет, мы никогда не встречались, я её видел мельком, Агния вряд ли обо мне говорила, может, вы нам, сыграете.

Нет, не так. Так:
- Может, вы нам сыграете?  -  перебила она моей надежде хребет.
Я рискнул тогда поиграть с огнём или, скорее, в кошки-мышки, и предостерегающе покосился:
- Шопена похоронный марш?

Очень довольная нашей общей шуткой, Мара заструилась горловым смешком. И я ни с того ни с сего понял смысл одного выражения. Столько раз читал в книгах и считал его крайне или даже бескрайне пошлым. Я почувствовал, что знал эту женщину всю свою жизнь. У этого ощущения, оказывается, молочный привкус дежа вю и запах резиновой соски-пустышки. Выходит, я знал Мару с самого раннего детства?

Она протянула мне:
- Это ваша? Ну, конечно, ваша, вон, у вас верхняя уже другая пришита. Думаете, незаметно?

Едва успев разобраться со своими младенческими воспоминаниями, я оторопело посмотрел на пуговицу.
- Э-э.
- Я нашла её у Нюси под ковром, уж и не знаю, как она туда попала...
- У кого под ковром?
- У Нюси, у Нюси. Это я Агнию так называю.

Нет, я выглядел полнейшим идиотом. Не зная, как парировать, судорожно принялся рассматривать Агниных детей. Но пуговицу машинально взял и положил в карман.
- Значит, я не ошиблась, - торжествовала Мара.
- Просто ходили по городу и искали мужчин с такими же пуговицами? Могли и промахнуться, - нет, я в этой игре уж явно не выглядел кошкой.  -  И вообще, вопрос в том, что вам за дело?
- Задело, задело, - змеино улыбнулась женщина с косой. Какой глупый каламбур.

Детям надоело возиться, они сидели смирно и, кажется, даже слушали наш разговор.
- Оставь, пожалуйста, Нюсю в покое, - наклоняясь ко мне и переходя на ты, прошипела моя новая старая знакомая.

Я попробовал разозлиться и ответить ей что-нибудь грубое. Или хотя бы язвительное. Но получилось печально:
- Да я и сам было подумал её оставить. Только вот повода не было. Теперь уж, конечно, после вашего мудрого совета, куда уж там.
- Вот и умница, вот и молодец, - сказала она вставая.  -  Хороший мальчик, послушный, - голос у неё похож на какой-то металлический предмет в бархатном мешочке. Мальчик. Она меня лет на пять, а то и на все десять моложе. Мальчик. Взяла детишек за руки, потом ещё что-то вспомнила, обернулась, посмотрела мне прямо в глаза. Ей богу, мне показалось, что она хочет меня поцеловать. Как покойника, в лоб. Эта мысль о траурном целовании даже высветилась у меня на лбу, потому что Мара усмехнулась:
- Не бойся, не буду.

Бывают же на свете женщины. Я отказался от попытки купить ещё один блин и пошёл, задумчивый, пить водку.

Мара:

Когда Нюся ворвалась домой, я преспокойно возлежала в ванне. Просто не ожидала её, не подозревала, что она вернётся из больницы именно сегодня. Может, всё-таки сбежала?

А вид у неё действительно был как у сбежавшей.
- Боже мой, какая неожиданная приятность, - протянула я сквозь дверную щель. Но Нюся перетянула, рванула дверь на себя и влезла прямо в кроссовках на чистый банный коврик. Задыхаясь от бега, возмущения или от обоих сразу, без предисловий швырнула:
- Вот скажи, что тебя во мне бесит больше всего?

У меня, конечно, брызги полетели от такого камня. Но я попробовала всё-таки отшутиться:
- То, что ты пачкаешь свой коврик вместо того, чтобы по-человечески раздеться и залезть ко мне в пену.

Это разозлило её ещё больше. Она схватила шланг душа и врубила мне прямо в лицо ледяную струю. Я взвизгнула, но кто из нас физически сильней? Через несколько секунд борьбы она сама уже была вся мокрая и ругалась почём зря и на чём стоит свет. Потом, как будто плача, буркнула в полотенце:
- Выходи, надо поговорить.

Не понимая, что меня ждёт, я вытащила из воды своё костлявое жалкое тело вместе с намокшей гривой и поплелась на ковёр. В любом случае, лучше сначала напасть:
- Бесит  -  это слишком страстное, к тому же, слишком негативное слово, - начала я, делая вид, что просто одеваюсь и что такие разговоры для меня в порядке вещей.  -  Но если уж на то пошло, я очень не люблю, когда ты волосок к волоску укладываешь перед зеркалом, когда выбираешь в магазине перчатки, чтобы они подходили к сумочке, когда хочешь нравиться мужчинам, пытаешься писать дамские стихи и сидеть на диетах. К счастью моему и к чести твоей, такие заскоки случаются у тебя довольно редко. Когда у тебя не накрашенные ногти, ты, по крайней мере, говоришь то, что думаешь.

Я разыгралась и неожиданно вляпалась в западающую клавишу.
- Говорю то, что думаю?  -  зашипела Нюся.  -  А я так просто ненавижу, когда ты мне лжёшь!

Вот к чему эти эффектные предисловия.
- Ненавидишь? Ты же сама смеялась и требовала для меня Оскара, когда я обманула эту дурочку, и вообще...
- Да, дурочку, дурачка, кого угодно, но только не меня. Я восхищаюсь твоей ложью, когда мы с тобой заодно. Я наслаждаюсь твоей красивой игрой, зная, что я всего лишь благодарный зритель. А если ты и меня ставишь в один ряд с ними, какого чёрта тогда всё...
- Нюся, не говори ерунды, - а у самой сердце задрожало, как заячий хвост: "Ей больно".  -  Чего ты от меня хочешь и в чём обвиняешь? Давай покороче.

И она начала  -  бог ты мой!  -  нести несусветное про каких-то своих бесконечных одноклассников, которые якобы приходили несколько дней назад не то к ней, не то ко мне. Про то, что сразу заподозрила меня во лжи, а теперь, дескать, у неё есть доказательства. Она совала мне в нос почему-то книгу Шатобриана с каким-то типа моим адресом в виде закладки. Она задавала мне тысячу вопросов в секунду, а мне хотелось обхватить её одной рукой за мокрый затылок, и то ли задушить, то ли поцеловать.

Не знаю, удалось ли мне убедить её. Пришлось даже намекнуть на главный источник такого допроса: падение с лошади и удар головой. Не хотелось, конечно, её обижать, но самой себе я тоже должна была объяснить этот бред.

Нет, вряд ли, вряд ли Нюся поверила в мою невиновность. Убрала Шатобриана в шкаф, замолчала, нырнула глубоко в свою обиду. Пока я домывала голову и готовила ужин, она сидела надувшись в комнате, и мне даже показалось,  -  потихоньку взяла мой телефон, чтобы проверить номера последних вызовов. Просто ревнивая жена да и только. Сдались ей эти одноклассники.

Когда садились есть, наконец-то вышли из молчаливого ступора. Нюся сказала не своим каким-то голосом:
- Хочется водки и свет выключить. Глаза болят.

В холодильнике у неё оказалось полбутылки, в шкафу я нашла огрызок свечи в пластиковом стакане, и всё это было инсталлировано на стол. Мне очень хотелось, чтобы моя несчастная подруга пришла в себя, поэтому я даже не спросила, можно ли ей пить. Свечу, правда, зажгли не сразу: на улице было ещё довольно светло. Постепенно Нюся стала оттаивать, заговорила о чём-то постороннем, но я видела, что без света ей проще не смотреть мне в глаза.
- Это тебя твой бывший преподаватель со своей двоюродной сестрой научил так водку хлестать?  -  спросила я, осторожно наглея.
- Да, это он, - просто ответила Нюся, - и ещё там двое. Но всё это ерунда, всё это ничего не значит. Знал бы ты, Поль, - как давно она не называла меня Полем, - знал бы ты, как мне хочется видеть Диму, если бы ты только мог себе представить.
- Смотри, какая смешная тень на стене, - перебила я первым попавшимся, чтобы отвлечь. - От чего это, интересно, от бутылки или от кувшина? Как человеческий силуэт, вот голова, вот плечи, вон, мужик какой-то стоит, - я засмеялась на свечу, она колыхнулась, и силуэт тоже покачнулся.

Нюся посмотрела, резко вдохнула и, грохнув табуреткой, метнулась в противоположный угол кухни. В угол, на пол, под навесной шкафчик, сжалась в комочек, влепилась в стену спиной и простонала:
- Включи свет.

Да, опять я не угадала, и что это со мной сегодня такое. А нервы моей дорогой пора уже лечить электричеством.

Агния:

Иван Петрович посмотрел на меня так, как будто я своим отсутствием навеки искалечила его жизнь. С первого взгляда я сжалась в комок, а с первого шага в эту квартиру, поняла, что здесь тоже что-то случилось. Здесь пахло нервным срывом и детским непоправимым удивлением. Может быть, просто валерьянкой или чем там ещё, я не разбираюсь в этих малодушных успокоительных.

Он попросил занять ребят чем-нибудь в комнате, а потом пройти с ним на кухню для разговора. И ни на секунду не оставил меня с ними наедине, заранее понимая, что я у них не удержусь и спрошу. Так что пока я давала своим малышам задание вырезать и наклеивать на нитку разноцветные бумажные флажки, Иван Петрович мрачно возвышался в дверном проёме.

Потом на кухне долго пытался приступить, удивляя меня всё больше и больше. И уже сам измучившись, наконец выложил:
- Знаешь, Агния, мы с Леной разводимся.

Вот те на. Впрочем?
- И не это главное. Я забираю детей себе.

Ещё не легче. Хотя...
- Моя жена психически неуравновешенна, она просто больна, она невменяема.

Допустим. С этим вряд ли поспоришь. Но и ты-то вряд ли лучше для детей.
- Сегодня ночью она пыталась покончить с собой, а заодно и со всеми  нами. Она нарочно оставила открытым газ.

Я, кажется, не произнесла ни слова ни на одну из реплик. Последняя прибила меня к табурету, захотелось дико закричать, заорать, заплакать. Я буквально взяла себя, то есть схватила свою голову в руки, и попыталась вывернуть свой крик внутрь себя. Только бы не испугать ребят за стеной. Мамочки, как же это. Кажется, весь мир около меня сошёл с ума.

Иван Петрович стоял надо мной немым укором этому сумасшедшему миру. Господи, да что я болтаю, у этого здоровенного и неприятного мне мужчины глаза были полны слёз. И я встала и обняла его, мне горло раздирало от жалости. Он несколько секунд подержал меня, а потом усадил обратно на табурет. Его лицо снова стало суровым, и я испугалась, что сейчас услышу ещё более страшное.
- Она жива?
Он кивнул. Потом взял другой табурет и сел напротив. Кашлянул, прочистив горло. Господи, что он ещё готовится сказать?
- Агния, у меня к тебе теперь один вопрос. Очень простой, но ты можешь сразу не отвечать, а подумать.

Ну, ну, ну, ну, ну, - пульсировало у меня под скулой.
- Дети к тебе привыкли. Они тебя любят. Без матери им нельзя. Может быть... Короче. Выходи за меня замуж после развода.

Волна истерического смеха покатилась у меня откуда-то из живота, наткнулась на какой-то камень в горле, закашлялась и вместе с истерическими же слезами вырвалась наружу. Я смеялась и плакала, никогда ещё у меня такого не было. Иван Петрович стал трясти меня за плечи, поливать водой из ладоней, я помню, что целовала и обнимала прибежавшего Данилку, пыталась что-то говорить, но у меня это плохо получалось. А потом всё прошло, исчезло так же внезапно. И даже мелькнуло в голове успокоительно, что Лена случайно всё это, насчёт газа, не могла она. Просто всегда была очень рассеянная. И что всё образуется. Я сказала Ивану Петровичу, что подумаю над его предложением, и, улыбаясь, как старый актёр, пошла собирать детей на прогулку.

Проходя через коридор, почему-то подумала про Мару. Может, напомнил о ней рукав красной Лениной кофты, беспощадно прижатый дверцей шкафа. Она-то ей чем помешала?

21. ОТВЕСТЫ

Вадим:

Нет они меня упорно не замечали. Ладно эта девчонка, соплячка, студентка, но  -  собственная сестра? Так были увлечены беседой. Вот спелись-то.

Ладно, подойду поближе, может, хоть узнаю  -  о чём. Мне достался только кусок фразы, до смешного многозначительный:
- ...может, в том и смысл того, что ты называешь развитием, чтобы не причинять ему боль ценой своих...
(Ага, выкладывает кусочек пазла, обдумала ответ.)
- Здрассьте, барышни. Что-то я куда ни пойду  -  всё на вас натыкаюсь.

Маргарита по инерции своей собеседнице:
- Это для кого как, нельзя же всех по одной программе развивать.
Зато Агния радостно (быстро переключилась):
- Да, Вадим Георгиевич, это мы такие вездесущие.

Я посмотрел: весёлая, как бывалыча. То ли решение какое приняла, то ли правда гроза миновала.
- Привет, - говорит. И поцеловала меня в щёку при всём честном народе. При Маргарите.  -  А мы тут о превратностях семейной жизни.

Так бодро, что мне даже пива на радостях захотелось. Купил, пошли дальше втроём.
- А ты-то, ты-то что можешь знать о семейной жизни?  -  спрашиваю. Сам чувствую, что влился в её дразнящий тон. И свернуть уже не могу.
- А я, - говорит, - замуж выхожу.

Опа. Ладно, шутка, наверное, как всегда. За кого бы ей?
- За кого, за Поля Верлена?  -  я нарочно грубо.
- Дурак ты, - но не обиделась, скорее просто удивилась.
- Ну, извини. Надеюсь, не забудешь пригласить на свадьбу своего старого учителя, дурака.
- Да я, может, ещё за самого тебя и выйду. Я ещё не решила.

Теперь вижу: смеётся. И чего это я вдруг так разнервничался?
- Знаете, девчонки, - говорю от какого-то странного облегчения, - я тут придумал поэму сочинять. Недавно встретил на небе облако в виде лося с огромными рогами. Вернее сначала это был ангел, а потом ангел превратился в этакое полезное животное, в лося. И сама собой пришла в голову строфа:

Я из лесу вышел, был сильный мороз,
опять ни работы, ни денег.
Я думал, что это молчанье берёз,
а это был Лось Запредельный...

И подумал ещё: здорово было бы насочинять много-много таких катренчиков, и чтобы каждый заканчивался словами: "А это был Лось Запредельный". Причём и Лось и Запредельный  -  с самой что ни на есть большой буквы.

Девчонки мои смеются, включаются в игру. Агния уже лепит следующую строфу про Лося, веселится.

Но вдруг Ритка всё испортила. Возьми да и скажи:
- Или пусть Агния за моего Пашку выходит после нашего развода. Ей так нравится ухаживать за слюнивыми мужчинами. Она так меня сейчас убеждала в том, что он хороший.

Слюнивый. Словечко-то из Агниного репертуара. Развод. А эта дурочка подхватила:
- Вот-вот, нам всем пора начать новую жизнь. Мне выйти замуж, Маргарите  -  развестись, тебе  -  дописать твою столетнюю диссертацию и...
- И главное  -  бросить пить, - втиснула сестрёнка. Вот, блин.
Говорю им:
- Это запросто  -  бросить, - и не останавливаясь, не оглядываясь швыряю недопитую бутылку через плечо. Вдребезги. Всё-таки хорошо, что на улице народу немного.

Агния: 
- За что люблю тебя, Вадим Георгиевич, так это за неадекватные твои реакции.

И я, взрослый человек шёл и несколько шагов гордился своим поступком. Потом остановился и её остановил. За локоть.
- Так ты меня любишь?
- Ну да, - просто ответила она.  -  Я же говорю, за неадекватность.
- Слава богу, - отпустил локоть.  -  Я уж не надеялся, что мы выберемся из взаимных отрицаний.
- Чего-чего?  -  засмеялась Маргарита.  -  По-моему, вы оба того.

Мы так и стояли посреди улицы треугольничком. Я жалел о разбитой бутылке. Потихоньку начинал злиться на них обеих. Хоть одна из них открой рот  -  я бы психанул. Чтобы не это, я сам:
- А ты... насчёт писем... Когда они попали к тебе под обои: до или после ремонта?

Маргарита сыграла морщинку между бровями. Потом восклицание. И вдруг растерялась: куда дальше врать?
- Вообще-то мы обои не сами клеили. Я хотела, но Пашка сказал, что наймёт недорого работницу. И вот она...
- Ага. Умнее ничего не придумала. Значит, какая-то там тётя Мотя, работница, подкинула тебе в тайник письма моего отца.

Агния где-то сбоку вякнула:
- Письма отца?
А Ритка взорвалась:
- Что ты на меня кричишь? Я просто отвечаю на твой вопрос. И никакая она не Мотя, а Мария, нормальная тётка. У меня даже где-то её телефон записан. Сохранился, наверное. Вот найду, и позвони ей, спроси, если тебе интересно. Да, Мария Величко, кажется, её фамилия.

Тут Агния опять чего-то охнула. Переспросила: Мария Величко? Вытаращила свои глазищи и зачем-то стала бить кулаком по чугунной ограде. И даже немножко подвывая при этом. Как будто не могла справиться с чем-то там молча.
- Ты что ли её знаешь?  -  вытянула шею Маргарита.
- Конечно, кто же не знает великую Маню Величко!  -  закаламбурила Агния. И это значило, на мой взгляд, что с ней всё в порядке.

Ой, как меня достал этот ваш балаган. Тайны, мистические совпадения, страсти-мордасти. И я пошёл к ларьку возмещать себе пиво. Получая сдачу, увидел боковым зрением, как Маргарита что-то передала. Агния сразу сунула в сумку. Уж не письма ли, я подумал.

Какого чёрта? Кому это всё нужно? Даже не захотелось к ним возвращаться. И я демонстративно остался у ларька. С твёрдым намерением больше не разговаривать сегодня. И напиться как следует. Почему-то опять подумал о Маре.

Агния:

Это невозможно комментировать, просто расскажу, как было. Шёл дождь, мы с Марой шли. Неважно куда и откуда  -  кажется, она встретила меня после работы. Мне не очень хотелось с ней разговаривать, я ещё не совсем отошла от шока последней ссоры. Я не могла понять, надо ли мириться и с этой ложью, с этой странностью моей подруги, и продолжать верить и любить. Но ненавидеть её я тоже не могла: слишком сильное и привычное волнение вызывало её присутствие, её ласковое и остроумное воркование. Она опять меня зачаровывала-очаровывала, наверное, так невозможно долго злиться на сестру или на дочь. Даже зная, что тебя обманули и предали, родного человека ты не можешь ненавидеть.

Мы шли, и вот мне захотелось вздохнуть. Вдохнуть в себя дождь и забыть как плакать. Закрыть глаза на ужасы и недоразумения последних дней, как будто всё хорошо, просто ни о чём не думать. И я уже собралась было, даже приготовилась сделать большой вдох. Но тут увидела идущую навстречу Димину маму.

Слегка прихрамывая, под чёрным провисшим зонтом, она шла навстречу и смотрела не печально, как всегда, а с каким-то непонятным вызовом. Мне всегда очень-очень тяжело с ней встречаться. Если есть возможность не разговаривать с ней, перейти на другую сторону улицы, заскочить в автобус  -  я всегда. Впрочем, думаю, и ей так тоже легче. Она не обижается. Ещё и моё это необъяснимое чувство вины перед ней. А сегодня она шла строго навстречу, как бы обороняясь и взглядом и зонтиком от виноватой пред ней  -  меня.

Я опустила глаза, бормотнула "здравствуйте", и мы разошлись. Но через несколько секунд мне показалось, что она повернула и идёт за нами. Это было странно и очень неприятно. Я скосила глаза на зеркальную витрину: действительно, идёт, не догоняя и не отставая. Через минуту  -  опять. Не каждый здоровый человек будет спокоен в такой ситуации, у меня же нервишки совсем никуда в последнее время. Мара, кажется, тоже почувствовала неладное и перестала разливаться соловьём. Прошли ещё какую-то сотню метров молча. Конечно же, я не выдержала и обернулась.

Димина мама остановилась и показала мне жестами: сначала палец к губам, а потом поманила рукой. Что ж, лучше так, давайте поговорим.

Я попросила Мару подождать немножко, а сама метнулась назад. Почему-то вдруг перехватило дыхание, померещилось, что Анна Николаевна скажет мне.... Нет, этого и произносить даже не стоит.
- Агния, - позвала она тихо, - кто эта девушка, с которой ты?

У нас с Марой был один зонтик на двоих, я его ей и оставила. Стою мокну. Почему она это спросила?
- Это, - говорю, - моя подруга из Франции. Приезжает сюда раз или два в год. А что, - говорю, - почему она вас... Что вы, - не знаю, как помягче, а сердце почему-то колотится как в страшном сне.
- Видишь ли, я её узнала, - говорит Анна Николаевна.  -  Она была у нас дома, приходила к Диме несколько раз.
- Этого не может быть, - чувствую, как ледяные струи текут мне под платье.  -  Впервые она приехала сюда уже после... После того как... Они не могли видеться с Димой.

Анна Николаевна меня как будто не слышит:
- Я хорошо её запомнила, она появилась у нас примерно за неделю до этой его поездки. Я спросила его, кто она такая, и он сказал, что какая-то знакомая из Москвы, которая поможет ему устроиться на работу. Она приходила, они долго что-то обсуждали в его комнате, и так раза два или три. Один раз я даже зазвала её на кухню пить чай, так что сидели мы совсем рядом, и ошибиться я не могла. Ты сама знаешь, как остро всё отпечатывается в памяти, всё, что связано... Слышишь, я подумала, может, ты спросишь у неё, раз она твоя подруга, может, она чего знает о нём?
- Этого не может быть, - тупо повторила я ещё раз.  -  Не может быть, её тогда здесь не было. И почему он мне ничего не говорил ни о какой знакомой из Москвы...

Анна Николаевна взяла меня под свой зонтик, наконец заметив, что я мокну. Но теперь я уже перестала что-либо замечать вокруг.
- А вы не помните, как звали ту, из Москвы?  -  снова попыталась я отбиться.
- А как-то необычно, не то Майя, не то Марта, вот это не могу я точно сказать. Только знаю, что это она. Ты уж спроси у неё, Агния. Она тебе расскажет. Вряд ли ей надо что-то скрывать, если только она... Сама ни в чём не виновата, - и взгляд Анны Николаевны едва не убил Мару, стоявшую неподалёку.

Я освободилась из-под её зонта и пошла. Потом обернулась и кивнула:
- А вы сами не хотите спросить?

Анна Николаевна поджала губы с таким видом, что будто я, дура, так и не поняла из её слов самого главного.
Я и правда ничего не поняла.
Спросила как можно проще:
- Ты знаешь эту женщину?

Уличить Мару во лжи практически невозможно. Такое июньское лучезарное "нет" со вздёрнутыми плечиками, что кажется, даже дождь стал утихать.

Мы пошли дальше, но я не могла взять её под руку и спрятаться под зонтом. Всё шла и ворочала в голове ту последнюю неделю. Неужели такое возможно? Или Анна Николаевна слегка от горя не в себе?
- А вот она утверждает, что знает тебя, - и смотрю на Марино лицо. А толку? Смотри не смотри. Это у других людей мускулы там вздрагивают, взгляды бегают, голоса прыгают фальшивыми интонациями. А Мара могла бы с самим детектором лжи сцепиться и доказать ему, что он  -  чушь собачья.

Ну, вот, лёгкое презрительное удивление. Очень естественно. Может, плюнуть на всё, забыть, не обращать внимания? Но всплывает картинка: Дима, открывающий форточку в вагоне.

Я втолкнула Мару под арку какого-то дома, выхватила у неё зонтик, швырнула его куда-то рядом и схватила её за плечи:
- Признайся, пожалуйста, признайся, ты бывала здесь до знакомства со мной? Ты знала Диму? Была у него дома? Димина мама говорит, что помнит тебя. Ещё неделю назад я бы в это не поверила, а теперь уже и не знаю. Не понимаю, почему я постоянно натыкаюсь на твои следы там, где гибнет или пропадает дорогой мне, близкий человек?

Мара на мою истерическую тираду усмехнулась и пропела:
- Очень близкий человек, хоть и недалёкий. И живёт он очень далеко.
- То ли это всё мистические совпадения, - продолжала я, с болью проглотив её насмешку, - то ли ты правда каким-то образом уводишь, отводишь от меня людей... Ты причастна к этим трагедиям? Что за история с роковыми поездками в Москву? Может быть, ты вовсе не та, за кого мне себя выдаёшь?
- Давай, давай, великий детектив, распутывай клубок моих чудовищных преступлений, - усмехнулась Мара, освобождаясь от моих рук.  -  Я встречаюсь с одним, потом с другим, а на следующий день они бесследно исчезают. Третьему я вообще посылаю кусочек конверта со своим адресом, и этот третий тут же попадает в автокатастрофу. Логично до безумия. Может, ещё в милицию меня сдашь, обвинив в убийстве? С ума вы все посходили? Сначала эта девица в Париже, теперь ты, моя лучшая подруга...

Правильно. Всё правильно. Наверное, я и правда сошла с ума. Но как-нибудь всё же распутать этот клубок надо. Все мои беды кивают на Мару. Как мне быть?
- Лучшая подруга, - повторила я, подбирая зонтик, - ты была мне всегда чуть больше, чем подруга, - она сверкнула насмешливым, но в то же время влюблённым взглядом.  -  А теперь я тебя почему-то боюсь.
- Ошибка твоя в том, - миролюбиво зафилософствовала Мара, - впрочем, это ошибка большинства людей, - что вы пытаетесь найти виноватого. Человек погиб  -  ищи виноватого, покончил с собой  -  туда же. Козла отпущения. А уж если несколько трупов и все на одной почве  -  конечно! Тут хоть кино снимай и романы пиши. Обязательно все пути поведут к нему, единственному и неповторимому злодею, убийце с большой буквы. А вам не приходило в голову, что этого злодея зовут естественный ход вещей? Вы все сражаетесь с ветряными мельницами, вам обязательно кого-то надо уличить. А этот кто-то на самом деле  -  обыкновенная, (ну, хорошо, необыкновенная), пусть необыкновенная  -  смерть.
- Вот ты и произнесла это слово, - сказала я, отдала ей зонтик, а сама побито побрела под дождь.
- И потом, раз уж ты заговорила о Диме, - Мара догнала меня, взяла под руку, заструила медовым своим голоском, - я давно тебе хотела это сказать. Ты должна быть скорей благодарна судьбе за то, что он ушёл в самый разгар вашей любви. Теперь ты никогда в нём не разочаруешься, у тебя на всю жизнь останутся о нём яркие воспоминания. Ведь мёртвых любить проще. А что было бы? Вы бы расписались, и ты сбежала бы от него через три года, как эта ваша Маргарита от своего...

Это было больнее всего. А главное  -  так пошло, нелепо, как соседская терпкая сплетня. Я почти мгновенно расплакалась и ударила Мару. Или наоборот  -  сначала ударила, потом заревела  -  ладонью по лицу. Зачем-то. Потом сама же бросилась её обнимать, просить прощения, плакать ей в плечо. Мара меня успокаивала. Я плакала и вытирала с лица платком слёзы, сопли, дождь, кровь. Откуда кровь? У Мары пошла из носа от моего удара. Или это моя кровь?

Помню, однажды мы с ней сидели рядом за столом, изучали какой-то альбом с репродукциями. Наклонили обе головы над столом, волосы стали падать, мешать, и я машинально заправила их за ухо. И как мы смеялись, потому что это её прядь я заправила по ошибке себе.

Сейчас я тоже не могла понять, чья это кровь на платке, и чьи слёзы, и чей дождь.
Ночью, лёжа в постели без сна, я поняла одну вещь. Про Маргариту я Маре ничего не рассказывала, даже имени её не называла. Значит, моя подруга всё-таки в чём-то проговорилась.

Георгий Максимов:

Помнишь ту смешную женщину, которая обещала нам исполнение желаний? Таких мест священных в каждом уважающем себя городе. Всякие статуи с затёртыми до блеска местами, в том числе и причинно-следственными. Потом Карловы мосты, замки, фонтаны и прочее. И всякий уважающий себя экскурсовод каждый раз делает открытие: обязательно сбудется, ни-ни. Я вам гарантирую, а если что  -  при встрече ко мне обращайтесь. С претензиями. Так она, кажется, сказала? И я ничегошеньки не поверил, но очень уж мне желалось.

Да, ты хотела спросить, что же я тогда загадал? Но постеснялась или из гордости. Я загадал два желания: первое трудное, второе и вовсе невыполнимое.  Невозможное в принципе. Какие  -  не скажу. Ты же не спросила, я и не отвечу. Просто загадывать такое было безумием.

Но вот что интересно. То желание, которое трудно  -  поверишь ли  -  сбылось. И я грешным делом подумал, что, может, того. Помогло. А насчёт второго всё больше задумываюсь.

Может ли Господь Бог повернуть логику вспять, вернуться к уже совершённому и переиграть его, сделать так, чтобы заведомо несбываемое  -  сбылось? Просто ради твоего страстнейшего желания.

Это кощунство, да? С моей стороны. Я опять забываю мудрую заповедь: изменяй то, что можно изменить, смирись с тем, чего изменить нельзя и старайся всегда отличать одно от другого.
Переврал цитату, ну, ладно.

22. ОБЕ

Мара:

Ну, вот, иногда кажется, что всё пропало. Отчётливо слышен треск  -  это наша с Нюсей дружба ползёт по швам.

Понять не могу, чем я ей не угодила. Сидели вчера спокойно за ужином, Нюся всё молчала, думала, думала о чём-то, потом вдруг говорит. Надумала, называется. Новое обвинение мне сочинила. В том, что якобы я бывала в этом городе до встречи с нею и знала её этого Диму. Ага, нормально. Приехали. Я даже разозлилась и хотела Нюсе всё высказать  -  в нужном тоне. Потом смотрю: глаза у подруги моей совсем дикие, сумасшедшие какие-то. Ну, не прошёл ей даром полёт с коня без парашюта. Даже страшно немножко стало.

Я успокоилась сама и стала её успокаивать. Главное, уже не знаю, что сказать, дабы моя дурочка мне поверила.

Ты же знаешь, - говорю, - что в России я не была с тех пор, как родители разошлись, и мама...
- Это я знаю, - перебивает, - слышала много раз. Но теперь почему-то не верю. У тебя есть какие-нибудь доказательства?
- Но ведь и у тебя же их тоже нет?  -  чувствую, что опять закипаю, но маскируюсь улыбкой.

Пришлось идти в обход, через философию и психологию, как через забор лезть  -  в собственный огород. Никто, - говорю, - не виноват, в том, что все мы смертны. Ну, и так далее, длинный у нас разговор получился. И стала она вроде бы уже соглашаться, кивать на мои вопросы, а потом опять вдруг ни с того ни с сего как кинется!

А что я сказала? Что она должна быть благодарна судьбе за то, что был в её жизни такой замечательный человек, как Дима. А она закричала, что он не был, а есть, и ударила меня по лицу. Этого я никак не ожидала.

Бедная моя Нюсечка, что же мне с тобой делать, как лечить? Ты скоро совсем превратишься в буйно-помешанную. Потом я её успокаивала, она плакала, уткнувшись лицом в мои колени, называла Маричкой, просила прощения. А я сказала, Нюся...
- Нюся, давай куда-нибудь уедем, подальше, вдвоём. Как в прошлом году, помнишь?

И потом мы устроили друг другу ночь примирения.  Ещё вчера я накупила ей много новой музыки, всего девять или десять дисков. Примерно знаю, что ей нравится, только чур никаких связей и ассоциаций с её прошлой, прежней жизнью, жизнью-до-меня. Никакого Джо Дассена, которого она якобы слушала с Димой вдвоём в одних наушниках. Потому что музыка  -  самое сильное, самое больное из воспоминаний.

И вот я намешала вкусных коктейлей, включила музыку и предложила Нюсе потанцевать. Она сначала удивилась, но проревевшееся сознание становится пофигистичным, вот она махнула рукой и согласилась. Раньше  -  я знаю  -  ещё до своей злополучной любви  -  она танцевать любила. И сегодня я почувствовала: ей нужно как-то разрядиться, отвлечься от чёрных навязчивых мыслей, забыться в движении.

Сама-то я тоже люблю грешным делом: всё детство танцам обучалась и сегодня ещё не всё забыла. Оказывается.

И вот мы... Я не помню, как так получилось, кто из нас предложил и почему, только мы устроили с ней в эту ночь состязание. Кто кого перетанцует. Условие было простое: не останавливаться даже на время перерыва между композициями. Диски менять мы должны были по очереди  -  не переставая танцевать.

Нюся особенно горячилась и шумела, что должна меня победить. Как будто хотела отомстить мне за что-то, так мне почему-то показалось. Я посмеивалась, особого значения не придавая, уступать, однако, тоже не собираясь. Единственное, чего не учли мы обе,  -  это её недавней травмы. Честное слово, я совсем забыла, иначе бы ни за что не допустила этой безумной пляски.

Короче, начали мы в двенадцать, а в три Нюся упала замертво. И если б я её не подхватила  -  и сразу на диван  -  пожалуй, не обошлось бы дело без второго сотрясения. Отдышавшись, упрямая подруга моя простонала, что требует реванша. Но уже не в танце, а в чтении стихов. Мы легли, выключили свет и стали читать по очереди наизусть стихи. Тут я, честно говоря, уже не так была уверена в своих силах. У Нюськи на стихи память хорошая, она весь Серебряный век может залпом выдать. (Одного только Георгия Иванова она мне однажды полтора часа читала, пока мы по ночному Питеру ходили.) Благо ещё мне разрешалось читать по-французски, и я  -  когда мой фонтан стал иссякать  -  схалтурила немножко. Всё равно она французской речи не понимает.

И вот когда (в шестом уже часу) я поняла, что как ни крути, а больше ни строчки из себя уже не выжму, когда готовилась уже признать поражение, послышался сладостный звук. Нюська засопела носом, отключилась, вырубилась  -  измученная слезами и нашими безумными дуэлями.

Утром же  -  ни слова об этом. Она опять молча собиралась на работу, а я тоже молчала, ноги побаливали с непривычки, и всё это было довольно смешно. Мы обе так и не поняли, кто из нас победил.
Наверное, всё-таки я.

Вадим:

На этот раз обе обернулись. Прошли, обернулись, зашушукались, как две школьницы. Обе не обещали мне ничего, но я, кажется, совсем обезумел от их присутствия в моей бедной жизни.

Обе-обе-обе.
И ещё кажется, что у них из-за меня какой-то негласный спор. Непроизносимый. Вряд ли они и говорили-то обо мне. Но я знаю, почти точно, что теперь они обе на себя одеяло тянут. Меня то есть. Говоря цинично, победит та, с которой с первой пересплю. А если честно? Не кривляясь и не юродствуя? Тут лучше и мне помолчать.

Я способный ученик. Хорошо усвоил её идею насчёт Слова. Как скажешь, так и будет. Так шарлатаны заговаривают боль, они действительно прогоняют её словом. Так каждому из нас дано заговаривать окружающий мир. Ты произносишь слово, а оно из капли превращается в шарик янтаря. Скажешь "умри"  -  и умрёт, скажешь "живи"  -  и жить будет. Скажешь "люблю" и поймёшь, что и правда.

Поэтому мы не смеем произносить. Мы должны быть очень осторожны. Лучше вообще не придумывать новых слов. Не то таких монстров нарожать можем.

Я говорю "обе". Я боюсь теперь называть их по именам. Слишком велика их власть надо мной. Я дал им условные прозвища. Даже вписал эти клички в свою телефонную книжку. Вместо имён. Очень пафосно и глупо. Но это лучше, чем имена.

Вон одна уже напридумывалась. Теперь все её воскресята повылезали из небытия прямо к ней на стол. И куда она будет девать эту дрянь, как справляться?

Язык надо держать за зубами на привязи. Лучше всего закрыть глаза, как советовал старик Фрейд. И молчать. Да, сны наблюдать, почему бы и нет? По крайней мере, там всё понятно  -  бред он и есть бред.
А наяву поди разбери.

Агния:

Когда я вошла домой, Мара пела. И я сразу поняла, что это отпетая песня. Мы не разговаривали со вчерашнего дня. Никогда прежде так не ссорились, я даже не знала, как Мара выглядит в обиде. И вот теперь она поёт. Красит ногти и напевает. Наверняка вырисовывает тоненькой кисточкой какие-нибудь замысловатые орнаменты, это у неё здорово получается. А мне, видишь ли, вообще нельзя.

Страшно, очень страшно подходить и начинать разговор.
И я ещё несколько секунд постояла у входа в комнату, пособиралась с мыслями и. Она не оборачиваясь, любуясь своим мизинцем, спросила ласково и непринуждённо:
- Ты куда мой паспорт дела, маленькая засранка?

Как ни в чём не бывало. Сбитая с толку её жизнерадостным тоном, я чуть было не смалодушничала и не сказала, что, мол, ничего не знаю, ничего не брала. Потом мысленно потянулась к своему твёрдому, ночью принятому решению и поняла, как обойтись без слов. Подошла и выложила перед Марой её паспорт с вложенным в него только что купленным билетом до Москвы.

Осторожно, чтобы не смазать лак, Мара приоткрыла корочку документа и рассмеялась. Не своим грудным, моим любимым, а резким и неприятным.
- А на самолёт? Денег не хватило что ли?
Она опять издевалась. Дура ты, - чуть не крикнулось мне. Но:
- Мара, - скрипнула я жалобно.

Она встала и хлестнула своим зелёным взглядом.
- Окей, без проблем. Сейчас ногти высохнут, и начну собираться.
- Знала бы ты, как я тебя... - я всегда выдерживала её даже самый тяжёлый взгляд. Выдержала и теперь. Мне хотелось ей сказать много-много, хотелось попросить прощения, объяснить, но я сказала только: Знала бы ты, как я тебя.
- Люблю и ненавижу?  -  усмехнулась она, и в первый раз за всё время нашего знакомства я увидела, что глаза её покраснели и налились чуть ли не слезами. По крайней мере, это было похоже на то, что зрачки утонули в потоке нахлынувшей вдруг тоски.

Мара обхватила меня за шею, прижалась, и я почувствовала, как судорожно вздрагивают её плечи. Мне почему-то показалось, что она не рыдает, как это предполагает сценарий, а смеётся, причём не то чтобы душит в себе истерический смех, а подленько, торжествующе хихикает. И только руки. Руки её говорили об обратном. Они печально-прощально зарывались в мои волосы, гладили меня по голове, а я затылком чувствовала, как покрывается мелкими трещинами и морщинками свежий высокохудожественный маникюр. 

Я помогла ей затащить вещи в вагон, и тут же хотела сбежать. Никаких прощальных слов и слёз, всё и так понятно. Ни сопливых обещаний писать и звонить, ни бездарных напоминаний "береги себя". Мара была, видно, того же мнения, поэтому, сложив вещи, выходить из вагона не стала. Хотя до отправления было ещё двадцать минут. Она только подошла к окну и попыталась его приоткрыть. Мне это напомнило, как я провожала Диму, это, кстати, тот же поезд, то же время отправления, тоже в Москву. Я повернулась и пошла.
- Агничка, прошу тебя, будь патриотом, - мою измученную душу снова ударило током. Буду лучше думать, что у меня слуховые галлюцинации, не могла Мара знать этой фразы, не могла так жестоко...

Я вбежала в здание вокзала, пробежала его насквозь, выскочила с другой стороны и в дверях почти врезалась в Вадима Георгиевича Максимова. Слава богу, можно подумать о чём-то другом!
- Привет. Ты куда это собрался?  -  спросила я, выкинув из голоса всю дрожь и поднапустив в него праздного безразличия. И тут до меня дошло ещё кое-что.
- В Москву, диссертацию дописывать, - пожал плечами Вадим.
- Не-е-е-е-ет!  -  заорала я на всю вокзальную площадь и вцепилась мёртвой хваткой в его локти.

Народ заоборачивался в предвкушении семейной сцены.
- Ты же сама говорила, что я должен защититься и начать новую жизнь, - усмехнулся этот гадёныш, и в тоне его не было удивления, ну, нисколечко. 
- Вадик, миленький, всё что угодно, не уезжай, сегодня не уезжай, я тебя умоляю, всё что хочешь для тебя сделаю, хочешь, на колени встану, денег дам, под машину брошусь, только не уезжай на этом поезде в Москву...

Такого отчаянья и бессилия перед пришедшей бедой у меня давно не было. С первых дней после ухода Димы, наверное. Я тащила Максимова за локоть  -  через всю площадь  -  лишь бы подальше от вокзала. А он несильно упирался, то ли кокетничая, то ли всерьёз:
- Ну, у меня ещё минут пятнадцать до поезда, пойдём, расскажешь, что там у тебя произошло.
- Не пущу-у-у, - подвывала я, боясь, что сейчас он просто грубо меня оттолкнёт, перекинет, как бутылку через плечо, и уедет.

Совсем не соображая, что делаю, я втолкнула его в какую-то привокзальную забегаловку и, понадеявшись на испытанное средство, выпалила:
- Две по сто.
- Что ты делаешь, Нюся?

От Нюси меня ещё сильнее передёрнуло.
- Не называй меня Нюсей. А впрочем, называй, называй, как хочешь, только стой вот здесь, никуда от меня не отходи. Хочешь, скажу, что я люблю тебя? Хочешь? Не уезжай, не оставляй меня, одинокую и беззащитную...

Чёрт, чего там ещё говорят в подобных случаях. Время? Пять минут, я начинаю расслабляться. Он выпил и улыбнулся:
- И знаю, что всё неправда, а всё-таки приятно. И не любишь ты меня, и никакая ты не беззащитная...

Тут у него зазвонил телефон. Я опять напряглась, а Вадим нажал на отбой и пояснил:
- Что ж, теперь моя очередь не отвечать на звонки, - и тут же опрокинул в себя мою, нетронутую порцию водки.

Когда он уснул, я, конечно, не удержалась и полезла в его мобильник, в "непринятные". В момент отправления Мариного поезда Вадиму звонил абонент под кодовым названием Танатос. В записной книжке под этим именем прятался номер телефона моей ненаглядной подруги. Проверять не обязательно, его я помню наизусть. Танатос. Да, с чувством юмора у нас нет проблем. И смеясь, и предвкушая своё торжество, я побежала по кнопочкам дальше, в самый конец записной книжки. Там, как и предполагалось, обнаружилось имя Эрос, под этим именем прятался номер моего телефона.

В ту ночь мне приснилось, как будто я догоняю Данилку, он от меня убежал, вырвался и помчался куда-то по берегу не то озера, не то какой-то реки. И мне его никак не догнать, хоть он и маленький, такой же, как наяву, а вроде бы это уже не Данилка. И вдруг малыш вскакивает на перевёрнутую вверх дном лодку и пытается оттолкнуться от берега и плыть. Я думаю: надо перевернуть лодку, кричу мальчику: стой! Падаю, просыпаюсь, смотрю на счастливо спящего рядом пьяного Максимова и чувствую, что победила. Кажется, победила.

23. ВОСКРЕСЕНЬЕ

Георгий Максимов:

Несчастный, чья затеряна могила,
И тот, кого закрытым хоронили,
И тот, кого "с тех пор никто не видел",
Но по инерции считают мертвым,

В один прекрасный день придут. Не знаю
Откуда. Может быть, придут для встречи
С любимыми. И это будет встреча,
Которая оправдывает жизнь.

Что тут поделаешь  -  законы мелодрамы  -
Как мусор из кармана за подкладку.
Тем более, столь древние сюжеты
Не нам судить с художественной точки.

Агния:

Этот день начался с обыкновенной крысы.
Я собирала вещички: вечером меня с моими подопечными ожидал переезд на дачу. Днём ещё кое-какие дела, поэтому мне хотелось скорее покидать в сумку майки, шорты и платья, как вдруг несвойственный пустой квартире шорох оборвал мою беготню. Там, откуда я только что вытащила разноцветную кучку белья, в верхнем ящике рыжего комода, - сидела она. Заглянув, я сразу взвизгнула и отскочила. Как положено. А ведь видно было: крыса ручная, домашняя, воспитанная, чистоплотная, и не только чисто-, а плотная вообще. Только ничем не объяснимое появление зверя в моём ящике могло вызвать панику, а внешний вид  -  был вполне ничего.
- Эй, - сказала я гостье, приближаясь и обнаруживая, что, постыдно струсив, держусь за голову.  -  Эй, ты откуда?

И тут же вспомнила, догадалась, каким ветром несётся в мою жизнь всё сумасшедшее. И сразу почувствовала, как отступает скулящее чувство одиночества, которое всё-таки было после отъезда Мары и которое я упорно не замечала.
- Оболтус?  -  позвала я, и крыса приветливо заёрзала, расталкивая бельё.  -  Ну, где твои? Искать пойдём или сами придут?

Я поддела крысу вместе с гнёздышком из ночной рубашки и понесла на улицу. Кажется, мы начинаем понимать друг друга. Раз панибратья сами не пришли, а весточку прислали, значит, ждут от меня какого-то действия. Что ж, Оболтус, будем действовать. В жизни всегда есть место сказке, я опустила серый клубочек на дорожку, и он покатился, помахивая ниточкой хвоста и указывая героине путь.

Оболтус нёсся по тротуару довольно уверенно, без раздумий выбирая повороты. Я за ним. В сказках клубочек иногда становится жертвой злодея, вот и мне всё казалось, что какая-нибудь кошка или собака набросится на моего провожатого. Но ничего не происходило, мы просто бежали, я наступила в лужу и поняла, что обута и одета  -  японский писатель Абы Как. Хорошо ещё не босиком, - усмехнулась сама себе доброжелательно и слегка язвительно.

И вдруг мне показалось  -  сработал краешек бокового зрения  -  что рядом со мной где-то, не то в витрине, не то в окне или в каком-то отражении  -  промелькнуло знакомое лицо. Я не успела понять, кто это, или просто сразу отбросила невозможные варианты. Знала, что это не Айкендуевы, но кто это  -  всё-таки успела один раз обернуться, никого не обнаружила и помчалась дальше за крысой.

А на грудь наступило жестокое предчувствие. Жестокое потому, что всё равно не могло бы, наверное, сбыться, как бы оно мне не предчувствовалось. А обманувшее предчувствие  -  штука довольно обидная.

И всё-таки к чему-то мы должны прибежать. Я тут недавно, весной ещё, села вечером шить себе платье и обнаружила, что иголки у меня слишком маленькие, неудобные. А в магазин идти за новой поздно уже. Решила отложить до следующего дня, сама полезла уборку делать в комнате. Мою пол, и вдруг вымывается взмахом тряпки из-под плинтуса игла, хорошая, точно такого размера, как мне нужна. Мелочь, думаю, а удивительно и приятно. Вот ни раньше ни позже, а именно сегодня нашлась  -  от прежних жильцов, наверное, мне подарок.

А вдруг я и правда слишком самоуверенна в вопросах интуиции, как говорит Вадим? Он намекал мне, что это даже опасно. И то, что само просится в руки, вырывается, вымывается из-под плинтуса, - надо скромно и незаметно даже для себя обратно под плинтус заталкивать.

Не знаю, только смотрю, крыса моя замедляет ход. Вижу, наклоняется к ней кто-то  -  кажется, Полиблюд. Как бы вытянуть из этих развесёлых панибратьев, что они обо мне и о моих плинтусах знают и думают. Ведь с чего-то пристали они ко мне, ведь кто-то их ко мне приставил.
- Привет, - говорю я Полиблюду почти разочарованно, а сама ещё всё-таки чего-то жду. Вижу: Канистрат из окна магазина машет, какие-то печенья, сухарики, орешки показывает, рожи строит.
- Многоуважаемая, - в то же время бурно и витиевато раскланивается Полиблюд, - мы прислали за вами своего почтового голубя, дабы пригласить вас, - и сам тоже в окно косит, язык показывает панибрату и на сухарики недовольно морщится.

Короче, они вспомнили, что я когда-то просилась поприсутствовать на озвучании, и решили устроить мне сегодня экскурсию на студию.
- Посмотрите, как мы живём и работаем, на актёров живых полюбуетесь, - приговаривал Полиблюд, убирая смиренного Оболтуса в сетчатый карман своего огромного рюкзака.

Я уже почти уняла своё скачущее сердце и соглашаюсь:
- Только недолго, я вечером уезжаю.

Полиблюд кивает так, как будто давно в курсе, как будто это он меня на дачу повезёт.
- А что вы сейчас озвучиваете?  -  спрашиваю, а Канистрат, справившись с сухорешками, выплывает из магазина, сдвинув берет на затылок. Интересно, не жарко ему в этом фиолетовом атрибуте?
- "Воскресенье", - говорит.
- Что?
- Фильм, который мы озвучиваем, называется "Воскресенье".
- По Толстому что ли?  -  вздыхаю я, опять вспоминая, что одета отнюдь не парадно, не экскурсионно.
- Ну, не то чтобы...
- Наше дело  -  озвучивать ваши мечты, - какие-то они сегодня особенно загадочные, всё перемигиваются, перехмыкиваются.

Мы движемся к остановке, и сначала я замечаю, как из-под земли вырастает Сашина тёмно-зелёная маршрутка. А потом. Потом я слышу, как скрипят тормозами какие-то машины, и какой-то человек в оранжевой рубашке  -  это я уже вижу  -  перебегает на ту сторону улицы. У меня падает челюсть и сердце куда-то падает, когда человек добегает и поворачивается к нам в профиль. Если бы не борода  -  это вылитый Дима, его щека, его нос, его упрямая бровь, его фигура, его дурацкая пружинистая походка.

Значит, этого человека я сейчас видела, из-за него мои мучения и  предчувствия. Но почему! Не может быть, чтоб так похож!

Я оттолкнула рукой услужливую Сашкину "Газель" и уже выскочила на полдороги, навстречу машинам. Только чувствую: два панибрата вцепились в меня с двух сторон, клещами впились в мои локти.
- Хозяйка, - шипят сразу оба у меня в голове, а сами молчат.

Человек в оранжевом замедлил бег, но тут мне его автобус закрыл, я попыталась стряхнуть с себя благоразумие Айкендуевых, а они потащили меня за это к дверям маршрутки.
- Дима-а-а-а-а!  -  заорала я через улицу, через все свои подобные этому сны, через всё своё отчаянье и четырёхлетнюю боль, получилось очень громко.

Оранжевый обернулся, мне ещё раз показалось, что это совсем он, и, секунду поискав глазами, он стал садиться в какую-то белую машину.

Панибратья заталкивали меня в маршрутку, я кусалась, бодалась и только уже внутри поняла, что пешком-то мне его не догнать. Потом была на секунду мысль: что за бред, это не может быть он. Но как похож, и ведь он обернулся на крик.
- Саша, миленький, вон та белая машина...

А он усмехнулся, как будто всё в этом спектакле для него рассчитано по секундам, и, с места взяв, упруго развернул свою здоровенную машину в просвет между встречными. И мы понеслись за оранжевой рубашкой в белых "Жигулях".

Теперь я уже точно знала, что это он. Серьёзное молчание Айкендуевых, забывших перемигиваться и острить, самодовольная улыбка шофёра, пугали и успокаивали одновременно. Мне хотелось кричать, мне хотелось бежать быстрее "Газели", хотелось прыгнуть на ходу в эту машину, маячившую впереди. Я хотела попросить, чтобы побыстрее, но поняла, что уже не могу говорить.

Или я умру к Диме, или он ко мне оживёт, но мы обязательно... И почему-то понеслись клочки воспоминаний  -  не из последних, счастливых с ним лет, а из школьных, дурацких. Как он говорил  мне:
- Знаешь, какая линейка точнее и ровнее: железная, деревянная или пластмассовая?

Почему-то мы сидели тогда рядом, кажется, на математике, и он совсем ещё не был для меня... Обыкновенный одноклассник.

Представила, с каким наслаждением, с каким упоительным облегчением мы с ним сейчас будем смеяться, когда я во всех подробностях опишу ему его похороны. Я буду смеяться, а плакать уже больше не буду. И говорить, говорить  -  недели не хватит, чтобы рассказать ему всё, что произошло со мной за эти четыре года. Это если только рассказывать, не целоваться. А сколько всего расскажет мне он! Самая точная  -  это железная линейка!

Всё это  -  если догоним. Догоним! Вместе проскочили на светофоре, Сашка гонит, знает своё дело.

Сколько раз мне снилось, что мы с Димой снова встречаемся. И вот наступает исполнение. Наверное, я выплакала все жемчужины из того коридора. Боюсь оглядываться на притихших панибратьев. Боюсь увидеть в их глазах жалость или снисхождение к сумасшедшей.

На колени упаду перед ним, скажу: наконец-то! Руки буду целовать: ты жив, спасибо! Никому и никогда такого. Он единственный человек во.

Мы выезжаем за город. Расстояние между нами и "Жигулёнком" не увеличивается, но и не уменьшается. Может, это ловушка? Может, эти странные люди поманили меня видением и везут куда-нибудь, чтобы замочить под кустом? Зачем я им сдалась? Это не страшно, страшно  -  если не Дима. Хочу что-то спросить у Саши, голоса так и нет. Всё так не-понастоящему, так странно, скорей бы уж обе машины оторвались от земли.
- Скорей бы  -  скриплю.

Вдоль дороги леса, перелески, холмы пошли.
- Куда же? - я не могу, не хочу приходить в себя.

"Жигулёнок" резко останавливается, тормозит на обочине, человек в оранжевом, Дима, он, выходит из машины и быстрым шагом направляется куда-то в лес. Тот участок мозга, что отвечает у меня иногда за логику, лучше вообще сейчас отключить. Всё абсурдно, а разве встреча, о которой я мечтала  -  это не абсурд? Не безумие? Господин Мюнхаузен, вы умерли, у вас есть могила.  -  Придётся снести.

Сашка останавливается. Я в последний раз оглядываюсь на панибратьев, боясь выйти и упасть в разочарование. Канистрат, потупив глаза, гладит двумя пальцами шёрстку Оболтуса. Полиблюд невозмутимо жуёт, лицо наглухо запахнуто от моих вопросов. Запахнуто, запах, запах ванили и вонь запала. Я выскакиваю из "Газели" и уже ничего не соображая несусь в лес, за удаляющимся оранжевым пятном. Мне бы его окликнуть  -  но горячий и мокрый страх  -  всё это неправда! И чем раньше этот человек обернётся, тем скорее я пойму, что не он...

Вдруг оранжевое исчезает, и я прибавляю ходу, прыгая через поваленные берёзы. Понимаю, что там  -  обрыв, он просто спустился с холма, вот и пропал из виду. Ещё несколько шагов и  -  опа!  -  внезапно открывается внизу оврага лесное озеро. Теперь мне сверху видно, что Дима со всех ног бежит к озеру, к лодке. Ноги меня почти не держат, подламываются, я скольжу на коленях вниз, собирая собой ветки, хвою, плачу и пытаюсь не стряхивать с себя этого всего наваждения. Что? Куда он? Зачем? Сейчас растворится в воде, в небе, это же просто один из множества моих снов. И вот, то, как он пытается перевернуть опрокинутую лодку, где-то я уже видела совсем недавно.

Бежать не могу, даже встать с коленок не получается, я ползу к озеру на четвереньках, вдыхаю и кричу, кричу ему на весь лес! Зову его, а он рывком оборачивается, переворачивая наконец упрямую лодку, смотрит на меня и, кажется, улыбается. Потом машет мне, не то зовя, не то прощаясь, а я понимаю, что это точно он, живой, только почему-то с бородой, я хочу подойти к нему ближе, но теперь мне уже совсем страшно. Я опускаюсь лбом на песок и шепчу оранжевым песчинкам: спасибо, спасибо.

Потом вытираю с лица последнюю из предназначенных жемчужин и начинаю медленно подниматься, вставать, выпрямляться навстречу своему воскрешённому счастью.

Автор:

- А можно сделать так, чтобы мы никогда не умерли? Не все, а только я и мама, и Даня, и ты?
- И папа, - на всякий случай добавил Данилка, вряд ли понимая о чём речь.
- И папа, - неуверенно повторила Таня, видимо опасаясь  -  не слишком ли велик список избранных.

Агния выпрямилась. Она пересаживала цветы, руки её в перчатках были запачканы землёй, а волосы неудобно выбивались из-под бейсболки. Таня с Даней перевозили в тачке с места на место песок, пересыпая его своими пластмассовыми совочками.

Агния знала и помнила, как сама в этом возрасте. А потом всегда была уверена, что детям лучше говорить ту правду, в которую веришь сам.
- Ну, как тебе сказать, - она задумчиво стянула перчатку с одной руки и поправила волосы. Данилка уже умчался с тачкой, изображая лошадку, а Таня упрямо ждала, рассматривая анютины глазки.  -  Вообще-то можно, хотя и не так просто. Некоторые учатся этому всю жизнь, а у некоторых само собой получается.

Проще, проще, где твоё педагогическое образование?
Агния снова присела на корточки и, переводя взгляд от анютиных к Танюшкиным и обратно, добавила:
- Просто однажды ты как всегда засыпаешь, а потом просыпаешься и понимаешь, как всё здорово. И мама рядом, и Данилка, и папа.
- И ты, - вставила упрямая девочка.
- Ну, хорошо, и я, - засмеялась Агния и, чтобы окончательно снять напряжение, продолжила возиться с цветком.  -  И когда мы вместе все проснёмся, это будет называться воскресенье.

Мимо как вихрь промчался Даня, но вдруг, услышав знакомое слово, вернулся и важно похвастался:
- Папа сказал, мама к нам приедет в воскресенье, - потом сам себя перебил, -  а почему в воскресенье? Это один, два, три  -  через три дня, - и он выставил Агнии прямо в лицо три коротеньких пальчика с чёрными от песка кантиками ногтей.
- Я знаю, малыш, - улыбнулась Агния, краем глаза наблюдая, как Таня уже разворачивает и увозит у брата тачку.
- А почему через три дня?  -  машинально переспросил Данилка, по привычке каждую фразу превращая в вопрос и даже не ожидая ответа.  -  У-у!  -  вдруг радостно выпучил он глаза, - какие у цветочка ноги грязные! А почему такие грязные?
- Ноги?  -  Агния застыла на секунду, поражённая внезапной красотой и ароматом произнесённого.

Этой секунды хватило, чтобы малыш обнаружил пропажу тачки, и, возмущённо визжа, помчался качать свои права, раскачивать сестру за рукав и толкать её прямо на кучу песка.

И конечно же, над всей этой сумасшедшей идиллией, над дачным посёлком, с разноцветными башенками новомодных коттеджей, над щебечущим, по-июньски счастливым лесом, возвышался неприступный и гордый, но при этом всё понимающий лось запредельный.

А куда же без лося?