Несколько английских стихотворений Дерек Уолкотт, У.Х. Оден, Томас Харди, Джон Китс в переводах Влада Дерябина |
Derek Walcott / Дерек Уолкотт
Любовь после любви / LOVE AFTER LOVE
Наступит время ты
с восторгом встретишь
у собственных дверей, и в зеркале своем
себя, и на улыбчивый привет
улыбкою ответишь, и скажешь -
Проходи. Поешь.
К себе забытому тебе любовь вернется.
Верни вино, хлеб и обратно сердце
Себе забытому, любившему тебя
всю жизнь, тому, кем для других
пренебрегал, кто досконально тебя знает.
Смети любовные конверты и фотографии
со стеллажей, отчаянья записки,
очисти зеркало от пыли отраженья своего.
Сиди и празднуй жизнь.
LOVE AFTER LOVE
The time will come
when, with elation
you will greet yourself arriving
at your own door, in your own mirror
and each will smile at the other's welcome,
and say, sit here. Eat.
You will love again the stranger who was your self.
Give wine. Give bread. Give back your heart
to itself, to the stranger who has loved you
all your life, whom you ignored
for another, who knows you by heart.
Take down the love letters from the bookshelf,
the photographs, the desperate notes,
peel your own image from the mirror.
Sit. Feast on your life.
Середина лета, Тобаго / Midsummer, Tobago
Обширный берег облицован солнцем.
Белесый зной.
Зеленая река.
Мост,
В ожоге желтом пальмы
от летнего покоя домà,
до августа в дремоте.
Вот дни, отпущенные мне,
вот дни, растраченные мною,
вот дни, что, точно дети, вырастают
за край защиты берегущих рук.
Midsummer, Tobago
Broad sun-stoned beaches.
White heat.
A green river.
A bridge,
scorched yellow palms
from the summer-sleeping house
drowsing through August.
Days I have held,
days I have lost,
days that outgrow, like daughters,
my harbouring arms.
W.H. Auden / У.Х. Оден
Две песни для Хедли Андерсон / Two songs for Hedli Anderson
I
Останови все часы, отключи телефон,
Пса накорми, чтоб взял его сон,
Не трогай рояль и проткни барабан,
Пусть вынесут гроб и всхлипы мирян.
Пускай самолет по вышней сини
Белым начертит "Умер любимый",
Всем белым голубкам по креповой ленте,
Регулировщиков в черные краги оденьте.
Он был моим светом и его сторонами,
Субботней прогулкой, по службе делами,
Рассветом и тенью, песней и речью:
Но нет любви долгой, тем более вечной.
Звездам не внемли - да, будет ночь,
Луну зачехли, солнышко обесточь.
Разлей океан, в лесах замети и у дома,
Чтоб видеть Ничто стало удобно.
II
Тем летом в долине, где Джон мой и я
В реке утопили слово "Нельзя";
И птицы небес, и цветы под ногами
Любовь неделимую делили с нами;
"Джонни, сыграем," - то трепет мой звал:
Но стал он, как туча, и ничего не сказал.
О, пятница та в канун Рождества;
На бале мы были образцом озорства,
Оркестр играл, и елка блистала,
Мой Джонни был весел, я его обожала.
"Станцуем, Джон, лишь для нас этот бал":
Но стал он, как туча, и ничего не сказал.
Возможно ль забыть, как в Grand Opera
Музыка стала весной до утра;
И звездные звуки высокого толка
Искрились на глянце нарядов из шелка.
"О, Джонни, я - счастье" - восторг мой не лгал:
Но стал он, как туча, и ничего не сказал.
Он лишь красивее цветущего сада,
И Эйфеля башни, и морского парада,
Когда в быстром вальсе меня он ведет,
О, эта улыбка, о, взгляд, они - мед.
"Джонни, поженимся, удел мой так мал":
Но стал он, как туча, и ничего не сказал.
О, Джонни, ты снился мне нынешней ночью.
То Солнцем ты был, то Луною порочной
Над морем лазурным с зыбкой водой,
И падали звезды вниз головою
В тот омут, что труп мой от света скрывал:
Но стал ты, как туча, и ничего не сказал.
Thomas Hardy / Томас Харди
Признание безутешному другу / A Confession to a friend in trouble
Твои терзания велики, хотя на расстоянии
Мне видятся помельче, чем в вблизи;
Моя улыбка в прежнем состоянии,
Но в том насмешку не вообрази.
Мысль страшная живет давно не столь
В мозгу моем невыносимо,
Что я, деля твои печали, снова мимо
Их пронесу старания своего и приумножу боль...
Вот так, подобьем мрачной птицы или злодея,
Выходит естество фигурой оголтелой
В начале каждого благого побуждения
Инстинкта гадкого бежать сквозит идея;
Возможно ль горше, друг мой, рассуждение
О той напасти, проклятой с рожденья!
A Confession To A Friend in Trouble
YOUR troubles shrink not, though I feel them less
Here, far away, than when I tarried near;
I even smile old smiles--with listlessness -
Yet smiles they are, not ghastly mockeries mere.
A thought too strange to house within my brain
Haunting its outer precincts I discern:
--That I will not show zeal again to learn
Your griefs, and, sharing them, renew my pain....
It goes, like murky bird or buccaneer
That shapes its lawless figure on the main,
And each new impulse tends to make outflee
The unseemly instinct that had lodgment here;
Yet, comrade old, can bitterer knowledge be
Than that, though banned, such instinct was in me!
Ты тем была, что подлежит забвению / You were the sort that men forget
Ты тем была, что подлежит забвению,
Но этому велению
Мне, кажется, не внять. Твоя субтильная несносность
Дает окрепнуть сожалению!
Тебе искусство не далось - ведь ты была
Вне сфер добра и зла -
Заставить разглядеть в тебе причину
Их беспричинной радости, что ни за что пришла.
Бывало неуместным предложением
Всех повергала в раздражение,
Хоть было видно, как твоя сердечность
Пыталась оправдать их поражение.
Тебе бы своевременность воззрения
На дружбы без зазрения,
Где образ действия вчерне, и непонятный этикет
Не требует цены за легкость извинения.
Теперь лишь мне на ум идет
Тебя припомнить. Верно, вот
Потери смысл, ее природа, которая разрозненной душе
Копеечку искусства подает!
You Were The Sort That Men Forget
You were the sort that men forget;
Though I--not yet! -
Perhaps not ever. Your slighted weakness
Adds to the strength of my regret!
You'd not the art--you never had
For good or bad -
To make men see how sweet your meaning,
Which, visible, had charmed them glad.
You would, by words inept let fall,
Offend them all,
Even if they saw your warm devotion
Would hold your life's blood at their call.
You lacked the eye to understand
Those friends offhand
Whose mode was crude, though whose dim purport
Outpriced the courtesies of the bland.
I am now the only being who
Remembers you
It may be. What a waste that Nature
Grudged soul so dear the art its due!
John Keats / Джон Китс
* * *
Я счастлив, Англия, тобой! И мне
Довольно свежей зелени твоей,
Ветров, волнующих покой ветвей
Лесов высоких, что под стать их чистой глубине:
Но я порой желанием томим
Увидеть итальянский небосвод, духовным стоном
Вершину горную поставить своим троном,
Оставить размышления о мире и о мирском за ним.
Я счастлив, Англия, тобой, мне образ мил
Красы неброской дочерей твоих,
В тиши белейших рук момент прикосновения.
Но часто я в огне, что хватит на троих
От прелести углубленного взора, их песнопения
И с ними уплываю в лето по волнам что было сил.
Happy is England
Happy is England! I could be content
To see no other verdure than its own;
To feel no other breezes than are blown
Through its tall woods with high romances blent:
Yet do I sometimes feel a languishment
For skies Italian, and an inward groan
To sit upon an Alp as on a throne,
And half forget what world or worldling meant.
Happy is England, sweet her artless daughters;
Enough their simple loveliness for me,
Enough their whitest arms in silence clinging:
Yet do I often warmly burn to see
Beauties of deeper glance, and hear their singing,
And float with them about the summer waters.
Любовь после любви / LOVE AFTER LOVE
Наступит время ты
с восторгом встретишь
у собственных дверей, и в зеркале своем
себя, и на улыбчивый привет
улыбкою ответишь, и скажешь -
Проходи. Поешь.
К себе забытому тебе любовь вернется.
Верни вино, хлеб и обратно сердце
Себе забытому, любившему тебя
всю жизнь, тому, кем для других
пренебрегал, кто досконально тебя знает.
Смети любовные конверты и фотографии
со стеллажей, отчаянья записки,
очисти зеркало от пыли отраженья своего.
Сиди и празднуй жизнь.
LOVE AFTER LOVE
The time will come
when, with elation
you will greet yourself arriving
at your own door, in your own mirror
and each will smile at the other's welcome,
and say, sit here. Eat.
You will love again the stranger who was your self.
Give wine. Give bread. Give back your heart
to itself, to the stranger who has loved you
all your life, whom you ignored
for another, who knows you by heart.
Take down the love letters from the bookshelf,
the photographs, the desperate notes,
peel your own image from the mirror.
Sit. Feast on your life.
Середина лета, Тобаго / Midsummer, Tobago
Обширный берег облицован солнцем.
Белесый зной.
Зеленая река.
Мост,
В ожоге желтом пальмы
от летнего покоя домà,
до августа в дремоте.
Вот дни, отпущенные мне,
вот дни, растраченные мною,
вот дни, что, точно дети, вырастают
за край защиты берегущих рук.
Midsummer, Tobago
Broad sun-stoned beaches.
White heat.
A green river.
A bridge,
scorched yellow palms
from the summer-sleeping house
drowsing through August.
Days I have held,
days I have lost,
days that outgrow, like daughters,
my harbouring arms.
W.H. Auden / У.Х. Оден
Две песни для Хедли Андерсон / Two songs for Hedli Anderson
I
Останови все часы, отключи телефон,
Пса накорми, чтоб взял его сон,
Не трогай рояль и проткни барабан,
Пусть вынесут гроб и всхлипы мирян.
Пускай самолет по вышней сини
Белым начертит "Умер любимый",
Всем белым голубкам по креповой ленте,
Регулировщиков в черные краги оденьте.
Он был моим светом и его сторонами,
Субботней прогулкой, по службе делами,
Рассветом и тенью, песней и речью:
Но нет любви долгой, тем более вечной.
Звездам не внемли - да, будет ночь,
Луну зачехли, солнышко обесточь.
Разлей океан, в лесах замети и у дома,
Чтоб видеть Ничто стало удобно.
II
Тем летом в долине, где Джон мой и я
В реке утопили слово "Нельзя";
И птицы небес, и цветы под ногами
Любовь неделимую делили с нами;
"Джонни, сыграем," - то трепет мой звал:
Но стал он, как туча, и ничего не сказал.
О, пятница та в канун Рождества;
На бале мы были образцом озорства,
Оркестр играл, и елка блистала,
Мой Джонни был весел, я его обожала.
"Станцуем, Джон, лишь для нас этот бал":
Но стал он, как туча, и ничего не сказал.
Возможно ль забыть, как в Grand Opera
Музыка стала весной до утра;
И звездные звуки высокого толка
Искрились на глянце нарядов из шелка.
"О, Джонни, я - счастье" - восторг мой не лгал:
Но стал он, как туча, и ничего не сказал.
Он лишь красивее цветущего сада,
И Эйфеля башни, и морского парада,
Когда в быстром вальсе меня он ведет,
О, эта улыбка, о, взгляд, они - мед.
"Джонни, поженимся, удел мой так мал":
Но стал он, как туча, и ничего не сказал.
О, Джонни, ты снился мне нынешней ночью.
То Солнцем ты был, то Луною порочной
Над морем лазурным с зыбкой водой,
И падали звезды вниз головою
В тот омут, что труп мой от света скрывал:
Но стал ты, как туча, и ничего не сказал.
Thomas Hardy / Томас Харди
Признание безутешному другу / A Confession to a friend in trouble
Твои терзания велики, хотя на расстоянии
Мне видятся помельче, чем в вблизи;
Моя улыбка в прежнем состоянии,
Но в том насмешку не вообрази.
Мысль страшная живет давно не столь
В мозгу моем невыносимо,
Что я, деля твои печали, снова мимо
Их пронесу старания своего и приумножу боль...
Вот так, подобьем мрачной птицы или злодея,
Выходит естество фигурой оголтелой
В начале каждого благого побуждения
Инстинкта гадкого бежать сквозит идея;
Возможно ль горше, друг мой, рассуждение
О той напасти, проклятой с рожденья!
A Confession To A Friend in Trouble
YOUR troubles shrink not, though I feel them less
Here, far away, than when I tarried near;
I even smile old smiles--with listlessness -
Yet smiles they are, not ghastly mockeries mere.
A thought too strange to house within my brain
Haunting its outer precincts I discern:
--That I will not show zeal again to learn
Your griefs, and, sharing them, renew my pain....
It goes, like murky bird or buccaneer
That shapes its lawless figure on the main,
And each new impulse tends to make outflee
The unseemly instinct that had lodgment here;
Yet, comrade old, can bitterer knowledge be
Than that, though banned, such instinct was in me!
Ты тем была, что подлежит забвению / You were the sort that men forget
Ты тем была, что подлежит забвению,
Но этому велению
Мне, кажется, не внять. Твоя субтильная несносность
Дает окрепнуть сожалению!
Тебе искусство не далось - ведь ты была
Вне сфер добра и зла -
Заставить разглядеть в тебе причину
Их беспричинной радости, что ни за что пришла.
Бывало неуместным предложением
Всех повергала в раздражение,
Хоть было видно, как твоя сердечность
Пыталась оправдать их поражение.
Тебе бы своевременность воззрения
На дружбы без зазрения,
Где образ действия вчерне, и непонятный этикет
Не требует цены за легкость извинения.
Теперь лишь мне на ум идет
Тебя припомнить. Верно, вот
Потери смысл, ее природа, которая разрозненной душе
Копеечку искусства подает!
You Were The Sort That Men Forget
You were the sort that men forget;
Though I--not yet! -
Perhaps not ever. Your slighted weakness
Adds to the strength of my regret!
You'd not the art--you never had
For good or bad -
To make men see how sweet your meaning,
Which, visible, had charmed them glad.
You would, by words inept let fall,
Offend them all,
Even if they saw your warm devotion
Would hold your life's blood at their call.
You lacked the eye to understand
Those friends offhand
Whose mode was crude, though whose dim purport
Outpriced the courtesies of the bland.
I am now the only being who
Remembers you
It may be. What a waste that Nature
Grudged soul so dear the art its due!
John Keats / Джон Китс
* * *
Я счастлив, Англия, тобой! И мне
Довольно свежей зелени твоей,
Ветров, волнующих покой ветвей
Лесов высоких, что под стать их чистой глубине:
Но я порой желанием томим
Увидеть итальянский небосвод, духовным стоном
Вершину горную поставить своим троном,
Оставить размышления о мире и о мирском за ним.
Я счастлив, Англия, тобой, мне образ мил
Красы неброской дочерей твоих,
В тиши белейших рук момент прикосновения.
Но часто я в огне, что хватит на троих
От прелести углубленного взора, их песнопения
И с ними уплываю в лето по волнам что было сил.
Happy is England
Happy is England! I could be content
To see no other verdure than its own;
To feel no other breezes than are blown
Through its tall woods with high romances blent:
Yet do I sometimes feel a languishment
For skies Italian, and an inward groan
To sit upon an Alp as on a throne,
And half forget what world or worldling meant.
Happy is England, sweet her artless daughters;
Enough their simple loveliness for me,
Enough their whitest arms in silence clinging:
Yet do I often warmly burn to see
Beauties of deeper glance, and hear their singing,
And float with them about the summer waters.