"Утро Есенина"
(языки: ория, орхони, тангут, чоланайкен):

Холсты, осенне облетевшие с подрамников -- это сердцевина взглядов на них из лабиринтоцветья диалектов оттенков, уставших выдавать себя за кору немоты мазков красок.

"Проводница"
(языки: аравак, корниш, уджмаа):

Накал слепоты испуганного торжества Закрашивателей Небес иногда зависит от глубины оглушённо-пересохших туч, оттирающих растерянность лунных протуберанцев от заблудившихся в их межвзориях солнц.

"Ларец, полный секретов"
(языки: иллирийский, орхони, икшью):

Натяни берег так и не налившегося озера как межсмерчью тетиву -- она исклинит смысло-плавниками ленивую самоослепляску штилей, и станет видно: гребни волн -- это жабры глубин, научившихся дышать берегами.

"Знамение"
(языки: рапануи, уджмаа, венет, мандэ):

Названия отказавшихся сочиниться стихов подобны придумавшему себя свету, облепившему не зажжённый светильник; когда он всё же сумел вспыхнуть, светозванец облетел с пламени, как скобки -- с принудительно заключённой в них оговорки.

"Медвежатник"
(языки: тифинак, гуанчи, айну):

Когда тотем забывает язык породившего его народа, святилище становится ночлегом прорицаний перьев, изгнанных крыльями за лжепредсказарево, что порождается костром из так и не свитых гнёзд,,,

"Страж"
(языки: хтачингу, чероки, тибетский, набати):

В кладки крошимых своею равноугольной самоуверенностью кирпичей не прорастает мудрость неправильноформных глыб, из которых сложено основание памятника копью, не пожелавшему долететь до головы витязя.

"Мореход"
(языки: шайенн, дари, синдхи, юкагир):

Преддорожье любит забывать диалект порога; порог не верит в обещания пути помнить источье своего отсчёта; протяжённость странствий постоянно занята подсчётом пообочинно рождённых ею ответвлений, утыкающихся в тупиковый невозвращебень.

"Девушка с розой земной, Христос с розой небесной"
(языки: икшью, алакалуф, тартэш, аксум-гёёз):

Взаимовпитывание неприкосноверий -- лучший путь бесперевводного со-взория, избежавшего взмахов бесполезвий: ими вышиты одеяния деяний стен, разгрешённых собственной несокрушимостью.

"Гулёна"
(языки: юкагир, тлинкит, фарер, чоланайкен, синдхи):

Когда не на чем и нечем записать песни шороха оконных одежд -- выбери странница-страницами ставни на не прорубленных окнах: они испещрены тайнописью дверей, наученных грамоте дверными всхлопьями!..

"Алерика Герика"
(языки: аймара, цклан, фарер):

Зарифмовать бессветье и тьму -- всё равно, что спутать слепоту и предмрачье: даже зимой найти сугробщий язык между предначертаяньем и оледенебом,,,

"Звездочёт-современник"
(языки: юкагир, рапануи, нортумбрийский, фарер):

Мне бы стать губами пробуждений хмеля твоих полуночий от трезвости ресниц чужих пробуждений!

"Гульба"
(языки: тартэш, эускара, орхони):

Кто умеет читать следы непроложенных путей -- тому дано обучить диалекты придорожных канав: все часы, оступившиеся в них, охотятся на секунды, пронзившие погонщиков-минут верблюжьими снами об оазисах...

"Дмитрий & Дмитрий -- эхо генеалогической бесконечности"
(языки: навахо, мьен):

Необлетающая листва межпреждевременья -- это книга послеоблачья ясного преднебья, переплетённая молниями средьгрозья строк, сшитая сквозь-смысло-нежеланием облаков-страниц быть рассветами, вырванными из потаённого бортжурннала закатов,,,

"Штольня Тигеля": её можно было бы считать иллюстрацией к началу предполагаемого гностического апокрифа-аналога Евангелия от Иоанна. Он мог звучать так:

В начале были краски. И краски были без имён. И имена их были у художника. И художник стал началом.

Холст этот мог бы пригодиться отправляющемуся в экспедицию языкопроходцу: в композиции сосредоточены буквально дышашие друг другом знаки-обереги различных цивилизаций -- Латгалия (Perkunas-krusts), Юго-Западная Африка ("Уджимба-Ндиу"), Северо-Западная Индия ("Аджарата-Чандхара"), Ирландия ("Клахлеттэннур"); и, наконец, Мировое Древо из скандинавской "Эдды" (ясень Иггдрасиль). Так что более вдумчивый взгляд на полотно подтверждает: перед нами -- не просто причудливое нагромождение таинственных символов, не поддающихся идентификации, а визитная карточка процесса взаимоврастания цивилизаций, разбросанных во времени и пространстве.

"Осенняя Марта"
откровенно, хотя и не намеренно сочинён Алексеем Акиндиновым как визуальное стихотворение (стихоткровение?..). Оно озвучивает само себя на языках: гэрулао (Камбоджа), тлацкотекль (Центр. Америка), кьялиуш (Пакистан), алакалуф (Ю. Америка). Моя попытка связного прочтения дала следующий текст:

Переправиться через окаменевшую реку удастся только в лодке, сбитой из течений мхов, укутавших жажду водоворотов, чьи в-себя-вглядывания вышиты усталостью стараний истока докричаться до дельты...

"Узоры вечернего свидания" и "Утро Есенина" представились мне диптихом-притчей о том, как предание-легенда и нынешняя повседневность обмениваются диалектами своих красок, обнаруживая друг в друге родственников. Обе картины я увидел укутанными в словесные вышивки на языках: тлинкит (одна из индейских народностей Канады), рапануи (остров Пасхи), уавниффа (Зап. Африка), фарер (Скандинавия), пхадмэ (Манчжурия). Если "плыть" в глубине обоих ландшафтов по линии диагонального меандра снизу вверх, то обнаружишь себя в стремнине такого верлибра:

Кора обочин, опавшая со ствола непроложенной дороги, ищет ключ-сердцевину, чтобы отомкнуть переплёт книги корней для кроны, давно желающей вписать туда главы своих листьев до того, как они сумеречно-кораллово опадут...

"Баловень" ченнэлинг-попадания в письменности на языках кохау-ронго-ронго,икшью,уавниффа и тлацкотекль:

Бросаю стеклянные камни сквозь каменеющее предвоздушье,держа на поводке-времени стаю гончих трещин-в-волнах пересыхания реки,раздумавшей становиться переводчиком с языка её истока на диалекты дельты,,,.