Жак мусолил сухарь. Сначала макал в кружку, а, заметив, что воды осталось на донышке, поболтал пустую фляжку и, вздохнув, продолжил свой скорбный труд. Кусал, грыз, глодал несчастный сухарь, словно голодный пёс который, рассчитывая добраться до сладости мозга, терзает неухватистую берцовую кость. Хлебец уже был невелик, и едва умещался между большим и указательным пальцами, его давно следовало заглотить целиком, но Шваль растягивал удовольствие. Он даже тихонько взрыкивал, совсем по животному. Наконец, чуть ли не задними коренными зубами отломил шершавый кусочек. И тут же ободрал себе нёбо, подавился и заплевался проклятиями.

Жак с самого того момента, как вернулся бегом к своим, оставив в паутине зарослей ненаглядный "Peugeot", ошивался рядом с офицерами. Сокрытые ольховой прохладой, высокие чины держали на снарядных ящиках совет. Со слов Жака командиры знали, что немцы не только напирали спереди, но умудрились обойти зарвавшихся французов с фланга и вышли в тыл, отрезав батальону кратчайший путь к отступлению. Оставалась одна дорога  -  постараться, выслав вперёд разведчиков, чтобы не напороться на неприятеля, прикрываясь лесом отходить южнее, к Вердену, где французская оборона была достаточно прочной. Шваль навострил уши, но различал в приглушённом гурканье лишь отдельные слова. Понятно было только, что дебаты идут не шуточные. Поглаживая языком, оторвавшийся лоскут кожи, Жак поднялся. Походил кругами, пытаясь разобрать точнее свою дальнейшую судьбу, но офицеры уже закончили совещание и стали расходиться. Забегали капралы и унтера. Рубила воздух командная речь. Началась суета возле солдатских ночёвок.

Бойцы свалили фляжки грудой. Отряженные капралом трое солдат уже наворачивали на себя снизки. Жак поразмыслил, расправляя под ремнём куртку, хлопнул по своей пустой бадейке и поспешил следом за манерочниками.
Солдаты прошли с километр, прежде чем впереди блеснуло лезвие ручья. Бойцы скользили чёрными бусами в зарослях осоки. Продираясь среди ивняка, стрелки сгорбились и по одному, гуськом спускались к воде. На берегу, где поросль оборвалась, образуя небольшую песчаную отмель, идущий первым присел на колени, потом плюхнулся отклячив зад и шустро пополз. За ним хотел двинуться второй. Но Жак растолкал бойцов, выбираясь из арьергарда, и заелозил по уже промятой стёжке.

Среди низких зарослей, обёрнутых повителью, шла своя далёкая от любой войны букашечья жизнь. Жак смахнул с носа утонувшего в капле пота муравья. Скользнул по кочкам. Толкаясь коленями и локтями, подполз к воде. От сухомятки саднило горло. Шваль едва сдерживался, чтобы не заперхать. Стрелок протянул ему снизку баклажек, но Шваль не спешил заниматься чужим делом. Сначала зачерпнул глубоко своей фляжкой. Вода забулькала, прорываясь в широкое алюминиевое горло. Наполнив манерку до краёв, Шваль отхлебнул, пополоскал рот и с шумом сплюнул в кусты.
- Тише, ты, - прошипел стрелок.
- Да, какого ты рожна испугался, - Жак начал тихо, но по мере того как холодная вода ниспадала в его желудок, он всё больше успокаивался, - что ж тут весь лес набит немцами что ли?
Стрелок искоса поглядел на смельчака. Жак присел возле ручья, зачерпнул в пригоршни воды и стал шумно умываться.
- Ребята, - окликнул он товарищей, хоронившихся в зарослях, - идите, чего прижухли. Станут вас немцы по всему лесу ловить? Идите, чего встали?
Бойцы скатились к воде. Забурлили утопленные манерки. Лопаясь пузырями, вода спешила наполнить алюминиевые недра. Брызги и закрытые фляжки летели на берег.
Парень, первым опрокинувшийся в ручей, уже напился сам и наполнил половину своей ноши. Он упёрся ладонями в поясницу, сладко застонал, а потом развёл руки в стороны и тянулся уже совсем по-домашнему: мыча и мотая головой.

Жак прижмурился, ухмыляясь. Солнце полоскало глаза золотым светом. Меж ресницами зрели чёрно-оранжевые кольца, и Жак видел, как парень валится в воду. В тот же миг до слуха долетел раскатистый кашель немецкого "Маузера". Вода срикошетила эхо. Противоположный берег окутался пороховым облаком. Настырные свинцовые мухи зажужжали, словно желали наполнить собою весь воздух собравшийся вокруг. Но, тяжелея, падали в воду. Разбивали в щепы древесные стволы и сучья. Трое стрелков уже корчились в прибрежной осоке. Жак юлой завился в кусты, потянул карабин из зарослей за ремень. Карабин упирался, словно превратился в одну из гибких ветвей. Казалось, гнулся, не поддаваясь. Шваль разламывая заросли тянул оружие к себе. Когда приклад вывернулся из цепких ивовых пут, Шваль отскочил назад придавленный непривычно отяжелевшим железом. Жак не узнавал своего затёртого карабина. В ладонях его шевелила примкнутым штыком длинноствольная винтовка из породы "Лебель". Жак бабахнул наугад. Переполз, стараясь не отклячивать зад. Свинец рубил ветки у него над головой. Захватив по пути снизку манерок, Жак с отчаянной быстротой покатился прочь из напичканной свинцом осоки. По-волчьи, на четвереньках, проскакал сквозь перелесок, и лишь очутившись в знакомой чаще, вскочил в полный рост. Однако тут же, согнулся под тяжестью алюминиевых ожерелий; и придавленный почти до самой земли, фляжками и повиснувшей на шее винтовкой, помчался, виляя, в лагерь. 

Лес путал и никак не желал выпускать Жака из своих цепких лап. Паутина липла на вспотевшее лицо. Шваль размазывал по щекам останки засохших мух и высохшую в порох сосновую кору. Оранжевые стволы мелькали, складываясь в решётки и заборы. Примеченная тропинка потерялась в трепещущем прибое папоротниковых листьев. Жак замер прислушиваясь. Нет ли погони? Вытянулся, прижавшись затылком к дереву. Подчинённое усталости тело, обмякло. Упала в траву винтовка, снялись вериги фляжной упряжи. Жак не мог надышаться. Отчаянно всхлипывал. Горячие капли стремились со лба, выжигая на глазах жгучие солёные борозды. Изнутри ударило во всё тело жаром. Шваль проваливался в забытье, точно от солнечного удара. Ему пригрезилась вдруг полянка в скверике за домом, где он по субботам играл. Звенящие белым светом металлические шары. Склонившиеся на корточках товарищи по игре. Не остывший в жилах азарт. Вздёрнутые кепки. Но того была лишь одна минута. Одна минута, и она испарилась. Оглушённый до ужаса собственным дыханием, Шваль сорвался с места, зацепив на ходу фляжки и винтовку.

Лес расступился, колонна сползла в низину. Французы обходили недавние свои укрепления, прикрытые низкой каменной оградой яблоневого сада. По дну оврага журчал мутный ручей. Солдаты месили грязь. Слева, далеко за кронами деревьев растрёпанными шрапнелью, острой коркой в молоке тумана торчала колокольня.
После того, как Жак единственный вырвался из засады у ручья, командир разведчиков благоволил ему, обещал забрать к себе, если суждено будет выскочить из кольца, и выслал с передовым дозором. Шваль ненавидел свою счастливую звезду.
Солдаты гусиным шагом, обошли полуразрушенную ферму на окраине. За разведкой тянулась батальонная лента.
На дороге у края кладбища раскорячилась перевёрнутая повозка. Окоченевшие копыта мёртвой лошади пытались лягнуть небеса. Разбитая бочка, потеряв волю стального обруча, ощерилась досками. Кровь перемешалась с вином, замесив серую дорожную пыль. Пустые патронные сумки. Сломанная ограда. Бой, здесь должно быть бурлил отчаянный. Пули целили не только в живых. Барельефы склепов изглодала шрапнель. Дыры зрели во лбах мраморных портретов, осколки посекли белые тела женских статуй. 
Разведчики миновали дорожную насыпь. Серпантин сорванных проводов. Живая изгородь  -  маскировка, но не защита. Притаились за разбитым грузовиком, оглядывая местность. Но всё дремало в матовом тумане. Даже утренние птицы перекликались с неохотой. Бойцы бросились бегом по скошенному кукурузному полю.

Разведчики спешат, обивая ноги о бодыли. Впереди тенистым сумраком манит роща. Поле катится под ногами, как зашитый кругом холст на шарманке, а роща так и торчит там, где была. Где удача? Как разгадать? Брошенными картами на зелёном сукне поля - трупы коров: кровавые пятна путают масть. Ровные параллели межей. Солдаты виляют, как зайцы, чуя затылками дремлющие в стволах пули.

Попадали между стволов. Отдышались. Но к скрипу сучьев и шороху листвы, ветер прибавляет незнакомый акцент. Выслав связного к своим, разведчики нехотя поднимаются, одолевая путь. Трутся щеками о шершавую кору, выглядывают из-за веток. Но роща шепчет. Роща успокаивает. Прохладой и чистыми нитями света. Полумрак редеет, словно раздвигают занавес. Жак вслед за бойцами выходит на угол скошенного луга. Потемневший стог - станция и передышка. Сухая соломинка щекочет ухо. Жак вытягивает ветром занесённый колосок из общих пут, растирает в ладонях, перемалывает зубами пшеничное крошево. Но чуть не давится, сержант толкает в бок:
- Обойди вон с того края. Посмотри, что там за бугром.
Жак смухортившись, тянет тяжёлую винтовку за собой. Наворачивает ремень на плечо. Облачка пыли поднимаются над помятыми кочками. Жак скачет от стога к стогу, подбираясь к возвышенности.
Кони поднимают на холм ездоков. Солнце бьёт кавалеристам в спины  -  силуэты без знаков отличий, как в театре теней. На головах островерхие каски.
Жак шепчет как молитву, прижимаясь к земле:
- Суки рваные, суки рваные ...   

* * *

Остриё пики чертило мистические знаки возле сморщенной переносицы француза. Вот сейчас Хорсту предстояло убить человека. Для этого он и призван на фронт. Убивать. Тут нет середины. Это работа войны. Отбирать жизни. Хорст оглядывается, по сторонам ища поддержки. Но офицер остался позади. Товарищи разъехались широко по лугу. Хорст не может заставить себя нанести удар. Петля сыромятной кожи сдавила запястье. Хорст перехватывает древко пики удобнее.
"Зачем тогда шёл на войну? Чтоб остаться с конями? Потому что кроме них у тебя нет ничего? Детский лепет. Француз наверняка бы с тобою не церемонился".
Подзуживает внутренний циник, прохвост и оторва.

Над головой Шваля взвились стальные подковы. Гнедая кобыла, раздувая ноздри и клацая громадными жёлтыми зубами по мундштуку, заслонила свет. Жак рухнул на четвереньки, да так и не смог подняться. Перед ним гарцевал немецкий драгун. Меж ушей коня сияли два чёрных глаза, из-под козырька шлема на лоб падала каштановая чёлка. На зелёном поле чехла зеленел номер части. И, протыкая высь, над каской торчала пика. Жак ползал на четвереньках среди коровьих лепёшек. Гладил мохнатые бабки. Конь отступал, крутя мордой. Жак раскорячился на поляне лягушкой.

Больше всего Берковичу хотелось слезть с коня. Рассказать этому мужику, который наверно годится ему в отцы, что-нибудь о своей жизни. О голубе, которого прикармливал дед. О том, как родился Шустрец. О сражениях бабушки с дедом. Или просто, влить ему в глотку немного рома, чтобы в глазах засветилось что-нибудь человеческое. Сейчас же француз был похож на собаку, которую мальчишки забрасывают камнями. 
Неужели сидя верхом можно только топтать, калечить. Неужели в этом и есть сила, деятельность, превосходство. Глупость! Кавалерию придумали генералы, на чьих задницах вспухли зёрна геморроя от кабинетной работы. Разве может быть лошадь пособником убийства?

Выехать в луга. Посмотреть, как переступают стройными копытами молодые кобылицы, как подбрасывают маток жеребята. Кони ходят, уткнувшись в зелень трав, потряхивая гривами. Будто живые пятна краски: вороные, белые, гнедые, брошенные на зелёный холст. Кнут изгибается змеёй. Эхо разносит звук щелчка. И вот табун, вздрогнув, несётся по лугу. Ветер треплет леску грив. Серпы блеска на вспотевших крупах. Вырванные с корнем куски дёрна. И ржание отставшего жеребёнка.
Если бы они всё это видели своими глазами.

Стальное жало входит в глазницу и человек падает, навсегда лишаясь воспоминаний, любви, смеха. Всего. Одним движением. Но Хорст не чувствует  гордости и упоения всевластием. Неожиданно в памяти вспухло, как он пригнал лошадей, подошёл конюх, отстегнул трензель и вынул из лошадиной пасти мундштук. Бормотнул: "Напои лошадь".
Шустрец переминаясь поплёлся к берегу изрытому следами подков. Хорст наблюдал себя на стальной глади. Словно эпического воина. Мохнатые губы жеребца сломали зеркало воды. Грозный образ исказился, пошёл складками.
Шустрец пил отфыркиваясь.
Хорст забыл, что нельзя пускать лошадь галопом к стойлу. Шустрец понёс. Мальчишка, сотрясаемый ужасом, вырвал острия сапог из стремян. Перекинул обе ноги с одной стороны седла. Скинул кнут. Впереди мелькали черепичные крыши. Хорст тянул повод. Но вынутый мундштук не рвал пасть. Безвольный повод лишь гладил по скулам, но не сдерживал буйный нрав коня. Слева замелькал частокол забора. Впереди преградой торчала коновязь. Сейчас Шустрец переломает себе ноги и разнесёт Хорста в кровавые клочья. Мальчишка-наездник готов спрыгнуть, но почему-то выжидает, упрямо натягивая безвольные поводья.
В метре от коновязи жеребец встал. Резко замер, словно не было этой дикой скачки. Со всего маху Хорст влетел носом в гриву, едва не расквасив нос о мускулистую холку. Сполз с седла. Ноги подгибались. Связи чресл его ослабли, и колени стали биться одно об другое. Чтобы не рухнуть уцепился за стремя.

Шваль стоял на четвереньках. Тонкий наконечник пики мгновенно выросший, в обратной перспективе превратился из острой грани в широкий, тёмный торец, который плясал перед самой его переносицей, как оглобля.
Один удар и холодная сталь выпьет глаз и выйдет из затылка. Но немец медлил. Жак наполняясь нутряной ненавистью, смотрел снизу на ездока. Пика покачивалась. Натянув повод, немец разворачивал лошадь.

Хорст отвлёкся. Упустил из виду ползающего меж лошадиными копытами француза. Доехавшие до середины луга кавалеристы вдруг повернули назад. Хорст оглянулся. Молоденький лейтенант, выпустил повод и отчаянно жестикулировал, приказывая отступать.
Меж деревьев полыхнуло пламя. Рота французской пехоты строилась на опушке, готовясь дать второй залп. Из зарослей грохнули выстрелы. Безмозглый свинец напропалую отбирал жизни. Рухнул с лошади седой вахмистр. Трое драгун развернулись, вскинули карабины и окутались пороховым дымком. Двое уже неслись прочь от бурелома к спасительной опушке.

Шваль этого не видел. Бежать на четвереньках было неудобно. Винтовка путалась в руках. Шваль пытался избавиться от неё, но ремень узлом намотался на руку. Отклячив задницу, он помчался на четвереньках. Перебирая, как крыса лапками, скрёбся, стараясь зарыться в корневище огромного дуба, который высился над оврагом. Ползти по осыпавшимся желудям было неудобно. Они выскальзывали из-под рук как мокрая галька. Жак скатился по склону, стянул кепи и поднял руку вверх. В кепи никто не целил. На поляне трещали одиночные выстрелы, гулко ударяли копыта в землю, слышалась разноязыкая, но одинаковая по интонации, брань. Истерически ржали лошади.
Подтянувшись к самому краю, Жак выглянул из канавы. Шагах в двадцати от него маячила спина немецкого кавалериста. Из-под островерхой каски торчал клок каштановой шевелюры.
Жак забился меж корней и пожелтел лицом, нервно дёргая затвор. Затвор не поддавался.
Немец вскинул карабин и, размахивая им над головой, нёсся по полю, прицепив к себе внимание французских стрелков. Его товарищи, круто забрав влево, уходили к перелеску, от которого их отделял ещё приличный кусок скошенного поля. Немец маячил между стогами, поднимая коня на дыбы и заслоняясь от шальных пуль. Сзади к седлу был приторочен заветный котелок.

Хорст крутил лошадь, но воздух перестал ласкать его. Наполнился роем пуль, и в каждом дуновении слышалось смрадное дыхание гибели. Кобыла косила сумасшедшим глазом, норовила вырваться из пороховых пут, но Хорст крутил её, снова и снова заставляя метаться по полю. Рой пуль упустил умчавшихся драгун и в отместку со злобным воем накинулся на Хорста. Ему казалось, что он заскочил на пасеку. И как оглашенный носиться теперь, в надежде, что очумевшим свинцовым пчёлам не догнать ветер. 

Пуля, посланная наугад, шлёпнула всадника под лопатку, выбив из дырявого мундира фонтанчик крови. Красный сгусток потёк по ткани цвета фельдграу. Кавалерист взмахнул правой рукой, медленно выпустил из пальцев шмыгнувший в траву карабин, и ослабил повод. Всадник ткнулся носом в конскую гриву, а потом, запрокинувшись, повалился на бок. Лошадь прянула ушами, сбилась, перешла с рыси на шаг. Закружила на одном месте.
Жак хищно осклабился, вскинул винтовку и прищурил правый глаз. Лошадиный вопль и выстрел прозвучали одновременно, и так же в унисон замерло эхо, проглоченное разлапистыми дубами. Лошадь присела, подбросила передние копыта, изогнула шею и медленно заваливалась на бок. Шваль бежал к своей добыче. Во рту с привкусом ржавчины таяла кровь. Дыхание сбилось и в боку кололо. На мгновение, поглощённый пламенем алчности он забыл про неприятельские пули. Он горел одним желанием. Теперь он не видел ничего, кроме прыгавшего на лошадином бедре, котелка. Шваль радостно наблюдал немые, судорожные движения агонии лошади и человека, но слышал лишь как свистит его глотка, с сопением выбрасывая из губ коричневую слякоть прожелчёной никотином слюны.
Уцелевшие немецкие кавалеристы мчались прочь с открытого поля. Выскочив из рощи, французы, уже не скрываясь, стояли в полный рост. Палили им в след, но пули не достигали проворных мишеней. 

Шваля колотил азарт. Злоба, словно фонтан желчи поднялась вверх по пищеводу и колючей отрыжкой прожгла мозги. Шваль, не разгибаясь, подбежал к своей жертве, ударил штыком лошадь под левую лопатку. Кобылица захрипела. Раненый кавалерист удивлённо оглянулся на неприятеля. Шваль осклабился, поднял винтовку и с размаху вонзил штык немцу между рёбер.

Хорст услышал сонное пение. Огоньки свечей, что прятались за веками, поплыли мимо, и руки стали сухие, словно бабушка сжала ладошку.

Шваль дёрнулся и увидел своё отражение в помутневших глазах немецкого кавалериста. До заветного котелка было не дальше, чем от затвора до мушки. Но протянуть руку было мудрено, в предсмертной пляске лошадь била задней ногой и норовила попасть копытом Жаку между глаз. Шваль воровато мотнул головой. Французы колыхались в дыму. Палили на удачу, вслед скрывшимся германским драгунам. Шваль дёрнул затвор. Сунул ствол в ухо лошади и вдавил спусковой крючок. Тяжёлое копыто дёрнулось в последний раз. Прочертило по земле глубокую борозду и остановилось уперевшись в кочку.

Котелок не поддавался. Футляр захлестнулся сыромятным ремешком упряжи. Коричневый кожаный узел пришлось разгрызать, как орех. Обмусоленный кончик всё время выскальзывал из пляшущих челюстей. Зубы клацали. Жаку приходилось тыкаться носом в замызганные штаны цвета фельдграу. Сладковато-тошнотворный запах бередил ноздри. Зубы стучали по металлической пряжке. Наконец Жак отплевался и вытащил из тесных ременных пут желанную добычу. Присел, подхватил винтовку и гусиным шагом припустил к перелеску, поспешая укрыться в тени деревьев. Закинув на плечо винтовочный погон, Шваль скакал, прижимая к груди заветный котелок.

* * *

Батальон вырвался из окружения. Просачивался сквозь виноградник. Канонада колыхала облака. Словно усердные хозяйки выколачивали небесное покрывало. Где-то далеко, но настойчиво перестукивались пулемёты. Проворными жуками жужжали и зарывались в песок пули. Квакнула мортира. Пороховой ветер прижимал к земле травы и солдат. Над головами стрелков завыла в слепом отчаянии мина. 
Немецкие "маузеры" сеяли пули в пустоту. Различить прицельно в зелёном месиве чёрные куртки стрелков было не возможно. И лишь пулемётчик с чердака фермерского дома прижимал французскую пехоту к земле. За ночь немцы укрепились за толстыми стенами. Теперь в бойнице из мешков с песком билось пороховое пламя, не выпуская солдат из свинцовых тисков. К дому не подобраться. Германцы засели за каменной оградой. Постреливают, укрывшись поленницами и широкобокими бочками.

Пламя раскололо угол дома, а потом бойцов лишил слуха грохот. В пылающем окне раскорячился на треножнике "гочкис". Из чердачного окна валил дым.
Пока немцы выскребали свинцовыми когтями французскую пехоту из виноградника, эскадрон кирасир обошёл дом с фланга. Отделение кавалеристов спешилось, французы подползли к ферме и забросали двор гранатами.
Стрелки уходили по склону к своим. Вслед им палили очнувшиеся от неожиданного вторжения германцы. Кирасиры, обгоняя пехоту, показывали путь. Жак далеко выбрасывал ноги, и тяжёлые ботинки тянули его вперёд. Кавалеристы указывали на уцелевший мост, через который перекатывались иссиня-чёрные волны мундиров. Вокруг бурлило отступление. Ор стоял невыносимый. Стрельба постряла в ушах, как будто негодный плотник вколачивал упрямый гвоздь. Прикрывая отход стрелкового батальона, на мост выскочил бронированный автомобиль и тут же немецкий снаряд с прямой наводки влетел в стальной бок. Бронеавтомобиль разнесло прямым попаданием. Звон разорванного железа цвёл у Жака в голове, маковым безумием. Последние бойцы миновали переправу и каменный горб моста лопнул. Окутался чёрно-алым пламенем. Осколки щебня распороли воздух.
Французский батальон, отгородившись руслом, огрызался беглой пальбой. Жак спешил прочь. Никто не приказывал ему остановиться. На повороте, возле указателя на Верден, двое кирасиров снимали с коня товарища. Он косился на закрытый кирасой пупок, по штанам ползла ленточка крови, едва отличимая на красном сукне. Кавалерист растерянно оглядывался по сторонам. В железном панцире чернела дыра.

Вилла почти не пострадала от войны. Только лунка от разорвавшейся гранаты чернела посреди двора. Кирасиры выбили отсюда зарвавшийся бекетный пост неприятеля. Но даже кособокая ставня, смотрелась вполне по довоенному. Скрип ржавых петель подогревал уют. Отличные дубовые ворота с не поцарапанной краской. Уцелевшие стёкла. И недавно белёный фасад, без осколочных оспин, убаюкивал глаз мирной своей матовой гладью.
Стрелки сгребали оружие, снимали с мертвецов патронные сумки. Убитых кирасиров накрыли попонами. Германцев не спешили убирать. Один лежал посреди двора, ещё один - притулился возле ворот. Германец распахнул руки. Внутренности бардовым спрутом растянулись из вспоротого чрева. В глубине желтел сломанный позвоночник. Шваль долго смотрел на мертвеца, потом передёрнулся и пошёл на запах поспевающего обеда.

Бойцы из разрозненных частей прибывали. Полевая кухня прикорнула у разлапистого тополя. Повар оглянулся на поджидавших едоков, вздохнул и опрокинул в бак ведро воды. Откинув крышку, повертел в нутре черпаком. Вокруг кухни вилась очередь. Напористые кавалеристы лезли вперёд. Попрёки пехтуры, беззастенчиво отсекались.
- Да, если б не мы, вами сейчас вороны обедали.
Стрелки опускали глаза, иные огрызались. Раненым было не до еды, и не до споров. Они жались к брезентовому боку лазаретного автомобиля. Один Жак веселился, почуяв аромат жирной пищи, и прижимая к груди заветный котелок.
Одна была у него мелкая досада. Убивая немецкого кавалериста, Шваль весь перемазался, и теперь с лёгкой брезгливостью поглядывал на свои позеленевшие колени. Но железо добытого котелка, и через сукно грело ему сердце. 

Повар повертел в руках диковинный котелок.
- Откуда ж такое чудо?
- В бою добыл, - Жак надулся, как воробей в пыли.
- Чего хочешь?
- Накладывай полней.
Повар наклонил черпак, но не унимался:
- Часы возьмёшь?
- На передке  -  даром, - осклабился Жак, и отошёл к сараю. Поместился в сене. Рядом сидела женщина с закутанными в бинты культями, жалилась санитару. Жак подслушал беседу. 
Баба  -  служанка на вилле. Хозяева уехали, оставили стеречь дом. Немцы за вином погнали. Только вышла с баклажкой из погреба  -  граната. Оторвало кисти. Пустой обращённый в глубь себя взгляд. Фельдшер только что перебинтовал ей руки. Санитар набивается в мужья. Аргумент:
- Я тебя мыть буду.
Кавалеристы вытащили из дома широкий дубовый стол, достали кресла и стулья. Кому не хватило места, облюбовали патронные ящики. Отобедавшие, зарылись в сено.

Среди толпившихся возле кухни, Шваль приметил солдат с нашивками своего полка. Бойцов  -  не больше роты. Среди едва знакомых рож, закопченное лицо Франсуа.
- Здоров, мил друг!  -  Шваль вышиб облачко пыли из посеревшего мундира.
Франсуа обернулся:
- Вот, кому не сгореть.
- Сигареты есть?
- Есть - на жопе шерсть. Как живёшь-можешь?
- Живу хорошо, могу плохо, - Шваль загоготал, запрокинув голову, - Роюсь, как жук в навозе, еле ноги таскаю. На сухом-то пайке. А где эта целка Лакомб? Грохнули что ли?
- Да, нет, - Франсуа незаметно скривился, когда один из солдат приподнял брови, - Зацепило его легонько. В тыл отправили.
Шваль скрипнул зубами и отошёл. Но вспомнил о заветной добыче, повертел в руках котелок и блаженно улыбнулся. На ближайшее время перспектива была ясна. Он приподнял крышку, глянул в пахнувшее лавровым жаром нутро, и опешил. Гуляша заметно убавилось. Жак глянул под ноги. Весь путь его от полевой кухни до сарая, отмечен был ошмётками стынущей похлёбки.
Жак охнул. Повернул котелок. Сбоку, внизу надувалось пузырями, сквозное отверстие. Гуляш вываливался из дыры, как из пробитого брюха. Жак плюнул в сердцах. Швырнул котелок. Оторвал от скирды клок сена и принялся чистить замаранные навозом штаны. Варево кружевными брызгами разлетелось по колесу полевой кухни. Жак согнулся. Руки затряслись, как у старика. Из глаз покатились слёзы.