// -->
Содружество литературных сайтов "Сетевая Словесность"







О проекте
Визитки
Свежее
Мелочь
Архив
Авторы
Отзывы
Главы из романа "Штык и воздух"
Глава семнадцатая

Голод

Проклятый город. Он лишил Августа веры. Вспоминать о днях проведённых в мюнхенских ночлежках было невыносимо. К сердцу точно подвесили гирю. Но Август не просто напрягал память, он составлял обвинительное заключение собственной судьбе. Казалось, шевелил, глубоко засевшую занозу пробуждая живое и трепетное чувство. Единственное, ещё создававшее жар внутри его сердца.
Киммель перевернул лист, поскрёб ржавым пером о край обрезанной орудийной гильзы, которую давно превратил в чернильницу. Сегодня ему не хотелось рисовать или педантично фиксировать события минувших суток. Он маялся вопросом: как случилось, что его словно истерзанный кусок мяса закинуло в мировую котлетную машинку?

На страницах толстой тетради вызревали голодная тоска и пыльные мюнхенские улицы. 
"Неправда что художник должен быть голодным, - страдал Киммель, - Голод заслоняет от человека все цвета сущего. Вытягивает последние жилы, и все мысли заставляет крутиться вокруг куска жирного мяса. Начинаешь заглядывать в каждую тарелку. Пересчитываешь объедки на столиках кафе. Или так обостряется чувство несправедливости, владеющей миром? Отчётливее видишь простое и мерзостное устройство его? Мир держится не на тонких ниточках любви и вдохновения, порождениях мифического золотого луча. Нет! Мир устроен просто, как мясорубка и правит тот, у кого хватит сил не только крутить ручку, но забрасывать в недра побольше мяса".

Месяц назад Август дал себе зарок, покупать не более одной книги в месяц, иначе шаткая табуретка финансового равновесия непременно выскочит из-под ног и он удавится в тугой петле скудного бюджета.
Сколько надежд Август связывал с этим городом, и вот прожился здесь до последней мартушки. Даже заказов на вывески ему больше не давали, последний раз он получил пару марок за роспись меню. Ненависть к  правому столбику этого документа теперь составляла всю пульсацию его жизни. Или это и есть жажда справедливости? Август не знал. Голод заслонял от него дальнейшее течение всякой мысли. Едва вырвавшись из истока, любая дума наливалась кровью ненависти.

Последние крошки Август стряхнул с полки на салфетку, и они растаяли на губах ещё позавчера. На метавшемся по ветру полотнище, среди чёрного и белого, жёлтая полоса сияла сигналом безумия. Спина проехала по стене каменного дома. На дрянном сукне вызрел белый шрам. Но Август не заметил этого. Он спотыкался, путаясь носками изношенных ботинок, в брусчатке.
Из Английского сада тянуло жареными колбасами. Лавочники, разомлевшие на жаре, скинули чесучовые свои сюртуки. Закатали рукава рубашек и сияли радужной расцветкой жилеток. Бюргеры, завернув за воротник рюмку сладковатой сливянки или пахучей бехеровки, охлаждались теперь стылым пивом. Облачка пены слетали с прозрачной выси кружек. Надкусанные кренделя сохли на столах, придерживая скатерти истерзанные настырным ветром. Откормленные жёны чиновников подбрасывали в воздух кусочки сала, а проворные левретки ловили шматки на лету. Дети копались в пыли, выплёвывая непрожёванную колбасу. Мутный туман, застилал подернутые сытой испариной рыла. Оловянные дольки глаз, казалось, опротестовывали само существование души.
Шуцман прогуливался в тени возле витой решётки сада. Подозрительно косился на Августа. Киммель перешёл на другую сторону улицы. Нужно было убираться отсюда. Подальше от сводящих с ума ароматов.

Обходя уличный сортир, Август переступал по самому краю лужи; там, где пенилась жёлтая каёмка. Сил не хватало даже на лишний шаг. Август почувствовал, как мокнет носок в дырявом ботинке. Ненависть  -  последняя сила, двигала телом.
За минувшую неделю он обедал по настоящему лишь однажды - в Мужском приюте. Кроме того, смог сохранить две картофелины и луковицу. Изготовил себе похлёбку и пробавлялся ею, откладывая трапезу до позднего вечера, чтобы не терзаться бессонницей.

Августу хотелось скрыться. Избежать брезгливых взглядов прохожих. В пустынном дворе, возле мусорного бака соперничали облезлый пёс и бродяга. У нищего были все преимущества. Собака, поджав хвост, покорилась судьбе и ожидала своей очереди.
Чтобы не свалиться, нужно было ступать дальше. Покинув тенистый приют, Август снова брёл по тропинке между домами. Коричневая и зелёная плитка лежали тесным узором. Киммель загадал, если дойдёт по коричневым плиткам до конца улицы, сегодня ему повезёт. От голода и усталости шатало. Подошвы так и норовили сползти на зелёные края. Август следил за собой.

Улица распахнулась солнечным светом. Август угадал, что оказался в самом центре старого города. Поток народа стал гуще. Люди двигались как крысы влекомые звуком флейты. Его завернуло в общее месиво. Закружило, понесло и вытолкнуло вместе со всеми на Одеонплац. Громадная площадь кипела горячим варевом. Оратор на балконе ратуши эхом повторял слова Кайзера, произнесённые полчаса назад в Берлине на Дворцовой площади, и спешно доставленные телеграфом:
- Нет больше партий, как нет и классов, а есть только братья-немцы! 
Общая мысль снизала всю россыпь голов на площади одной фразой: "Война объявлена!"
Толпа клокотала.

"Семнадцать лет брошены, словно ветошь. Лучшее время жизни потравлено как брошенные посевы. Сок юности перегнил в брагу с налётом плесени. Последнее время, особенно здесь в Мюнхене меня уже рвало всем этим. И теперь словно горькая оскомина на зубах  -  отрывки снов  -  клочки детских воспоминаний. Я располосовал себя. Вырезал, что было прежде. Осталось только сердце ещё не тронутое ножом воли. Но в нём только стыд, боль и страх. Только это и заталкивали в меня всю жизнь. Могу ли я любить кого-нибудь, если даже себя ненавижу до полуобморочного состояния. Раздражительность  -  вот нерв, который двигает меня по жизни. Эта страсть дёргает меня как куклу. Я забыл рисовать. Начинаю отвратительно жестикулировать, дёргаю лицом, лезу в ненужные, пошлые разговоры. Очаровываю бродяг. Странно, что это магнетизирует людей. Они следят за мной как заворожённые в такие минуты. Я бы всё отдал, чтобы в подобный трепет их приводили мои работы. Но люди грубы и пошлы, охочи до ярмарочных развлечений. Им подавай цирк уродов, где я, безусловно, бенефициант. Помню, как я впервые заметил это за собой, глянув в пыльное зеркало пивного зала. Я уткнулся в кружку и просидел так до глубокого вечера, не участвуя больше в споре. Что это за отвратительный и ужасный дар? Неужели мне не дано ничего иного?
Только ночью, в бессонном пограничном бдении между явью и вечными моими кошмарами, я понял: иначе и быть не может. Внутри меня эти два куска кремния высекают искру яростной жизни  -  ненависть и страх. А больше внутри и нет ничего. Да и откуда взяться? Пустота.
Я иду на войну, чтобы умереть или измениться".

Август закрыл дневник. Подмигнул пауку, который, обжегшись о край лампы, посеменил наверх. К потолку, по сияющей нити.
Август вышел на улицу. Прошёл несколько кварталов. Ему казалось, что за минувший месяц это единственный маршрут по городу проложенный им осознанно. В тусклом свете газовых фонарей, уставшие глаза, очерченные тенями терзаний и голода, выбрали дыру света в горбатом контуре улицы. Открытую дверь призывного пункта.
Город захлебнулся в сиреневых сумерках.

Глава девятнадцатая

Крест за храбрость

Солдатские каски тянулись из блиндажа, словно чётки в руке монаха. На рваной крышке горизонта лежала молочно-розовая пенка утренней зари. Часы гауптманна явно спорили с солнцем. Офицер кивал телефонной трубке, ревущей генеральским басом. 
- Связной, - гауптманн прикрыл мембрану ладонью, - пулей ко мне!
Напитавшись нервной речью командира, гауптманн вколачивал слова в Киммеля, словно отрабатывал приёмы штыкового боя:
- Холм видишь?
Август кивнул.
- Мухой наверх. Сообщить пулемётной команде, чтобы отходили к полустанку. Там, на батарее, получат указания. Сроку тебе, - офицер с ненавистью крутил стрелки сонных часов, - десять минут.
Август ухватил за рога велосипед. За его спиной гауптманн скрежетал зубами: 
- Чорт знает что! Начинают газовую атаку, а противогазов пулемётной команде не выдали.

Киммель успел до срока. Пулемётчики подхватили тяжёлые разрогатившиеся "MG" и поспешили прочь с пригорка. Август, приникнув к дозорной трубе, различил в окопах напротив плоские каски британцев. Фельдфебель отодвинул его. Ласково приговаривая, пеленал в брезент оптическое устройство:
- Сейчас потравят голоногих, как тараканов?
- Каких голоногих?
- Да, вчера сюда юбочников нагнали.
- Кого?
-        Шотландцев.

Август снял шлем и натянул на лицо чёрную противодымную маску. Фельдфебель-пулемётчик с завистью поглядел на преобразившуюся личину Киммеля. Смял подмышкой свёрток и припустил к развалинам полустанка, возле которых торчали задратые жерла длинноствольных гаубиц. Вдали заполошно крутила крыльями ветряная мельница. 

Земля ходила ходуном. Склон холма заволокло дымовым облаком. Среди сизой пороховой поволоки вспыхивали жёлтые клубы хлора. Шотландцы, опрокинув все догадки германского штаба, поднялись из отравленных недр и сцепились с баварцами на пологом выступе. Шёлковым знаменем шуршала в небе шрапнель.
Француз скакал по полю загнанным зайцем. "Вестовой!"  -  сверкнула в голове Августа догадка. Француз нырнул в канаву. Следом, гончими псами поспевали германские пехотинцы. В чехарде масок Август не различал лиц, но по нашивкам признал однополчан. С полдюжины бойцов преследовали неприятеля, заподозрив в нём связного, посланного за подкреплением.

Надрывный вой узкотелых мин порвал воздух в клочья. Сбросил Августа на землю. Киммель едва успел заметить, как шквал поднятой земли зарыл преследователей. Захлестнул. Киммель ждал около минуты. Ни один не поднялся. Август не знал наверняка, жив ли француз, скатившийся с насыпи. Размышления владели им не долго. Он вскочил, оседлал велосипед, и помчал по изрытой воронками дороге. Мины заупокойно выли над головой. Лопались осколочной россыпью. Велосипед скакал яростным чортом среди поднятых дыбом земли и камней.
Возле глубокой орудийной воронки Август слетел в кювет. Велосипед вильнул и зазвенел по ущербной брусчатке. Август, подтягивая за ремень карабин, полз к самому краю воронки, где укрылся враг.

Не надо было заряжать всю обойму. Как знал. Патроны перекосило. И карабин повис в руках кандалами. С тупым упорством Август дёргал затвор, пытаясь загнать гильзу в ствол. Не выходило. Пальцы застыли на холоде. Скрючились паучьими лапками.
Французский пулемёт заработал с методичностью швейной машинки, пристрачивая намертво серые шинели к земле. Август грохнулся в траву. Пожелтевшую и сникшую. Пулемётное пламя мерцало тревожной лампочкой среди ковыля. Звука не было. Его вышиб из воздуха пушечный грохот. Или это настала тишина.

Кончилась лента. Надо спешить. Август выдернул из ножен штык, навернул на ствол стальное жало, и поднялся над бруствером. 
Преследователей разбросало, словно осколки битого стакана. Рваный войлок цвета фельдграу. Исковерканные каски. Чёрные противодымные маски навечно приставшие к лицам. Август скользил по мокрому песку, распихивая мертвецов. Воронка поглотила его, отрыгнув жёлтое облачко. Несколько долгих минут ядовитое марево медленно плыло над ямой.
Внезапно газовый покров разорвался. На четвереньках Август выбирался наверх, выдирая дёрн и ломая ногти. На краю воронки сорвал ненавистный противогаз. Августа долго и страшно рвало так, что, казалось, всю душу вывернет на изнанку. Вдруг поле вокруг него сомкнулось тесным кругом. Перед глазами встала чернота.

Киммель ясно чувствовал, что веки его открыты, но перед невидящим взором плыли только чёрно-оранжевые кольца. Зрительный нерв, словно убитый не посылал сигналов разуму. Перед распахнутыми и словно оловянными глазами плыл хаос.
- Спасибо, солдат, - Август узнал голос гауптманна, - если б не ты, всех нас сегодня закопали. Бойцы рассказали, как ты связного перехватил. Дали мы лягушатникам. Да..., - офицер замялся, - наградное ходатайство я уже отослал, а пока...

Август услышал шорох сукна. Кто-то осторожно прикоснулся к вороту его шинели. Взял за руку. Август рылся в складках войлока, нащупывая что-то. Коснувшись холодного металла, вздрогнул. Солдаты притихли. Улыбка страшно исказила его черты. Нервная судорога, словно создавая ряд устрашающих масок, прогнала чехардой по лицу жуткие гримасы. Бойцы попятились.
Август ласкал острые грани Железного креста.
© Андрей Чернецов
© Devotion, опубликовано: 28 января 09

// -->