Прозрачность Поэзии Эссе о сути и силе поэзии |
Трещины в стекле - это его руническое разочарование в своей прозрачности.
Прозрачность - это усталость поэзии считаться непереводимою.
Непереводимость - это бессилие смысло-трещин искромсать оригинал.
Вилли Р. Мельников. Автоэпиграф
У Гёте есть сравнение: "Поэзия - словно игра света в многокрасочных стёклах церковных окон. Но при попытке вглядеться в них извне вряд ли что рассмотришь: ведь у стёкол разных цветов свои понимания прозрачности!". [перевод автора]
Тут нужно оговориться. В немецком оригинале - непередаваемое буквально различие смысловых оттенков: "klar" = "очищенный до ясности", и "hell" = "выжженно-прозрачный". Известно, что второе слово означает ещё и Преисподнюю, тогда как первое - чистоту, безгрешность.
Важно заметить: оба этих определения издревле, ещё со времён древнегерманской аллитерационной поэзии, относились не столько к содержанию стихов, сколько к прозрачности смыслового камуфляжа. Считалось, что чем туманнее для людей выскажется поэт, тем больше у него шансов быть понятым богами и духами предков.
Такое понимание произрастает ещё из эпохи скальдов. У их далёких потомков - сегодняшних скандинавских стихотворцев - сохранилось тогдашнее "двухэтажное" восприятие поэзо-прозрачности.
Нередко оно обозначается норвежскими терминами: "gjennomsiktig" = "проглядываемо-прослушиваемый", и "tydelig" = "незатемнённый чем-то случайным".
Оба понятия рождены в дохристианскую эпоху викингов, когда на художественное слово людей вдохновлял бог поэзии Bragi.
Согласно эпосу "Эдда", Браги, прежде чем ниспослать висы или драпы (две основные поэтические формы тогдашней Скандинавии) в сознание скальда, сперва записывал их на стеклянных слитках, выплавленных грозовыми молниями из облаков.
Чем прозрачнее были эти "носители", тем достойнее/избраннее оказывался их поэт-адресат - и тем зашифрованнее предстояло ему изложить перед людьми облачённое в тайнопись кеннингов послание из Асгарда.
Тут нельзя не вспомнить старо-шведское "genomskinlig", обозначающее не просто "прозрачность", а обмен авторов стихами как процесс их взаимо-опрозрачивания. В этом случае их сквозь-стишья не нуждаются ни в переводческих, ни в комментаторских мучениях.
Если взглянуть в сторону славянских краёв, то аналогичная "двуствольчатость" восприятия прозрачности поэзии обнаружится и там. Так, аналог польского "jasny" [ясны] близится к "всестороннее объяснённый". Но есть ещё и "przejrzysty", в произнесении которого - [пжейжисты] - отчётливо слышится: "пречистый"!
А английское "transparency" - "прозрачность" - фонетически отчётливым, но непостижимым (а точнее - пока ещё не постигнутым) образом перевзывается с "тшуаренсс-пфарресэйн": на языке народа кьялиуш, живущего в предгорьях Гиндукуша (север Пакистана), буквально означает "стать прозрачным для кого-то". Под этим подразумевается особая форма признания в любви, когда он или она получают поэтическое посвящение от той или от того, кто решил "опрозрачиться" перед адресатом, то есть, говоря более для нас привычно, стихотворно раскрыть ему свою душу, призывая в свидетели духов предков.
Да, сакральность исследуемого понятия поистине всепланетна,,,
Что и говорить, прозрачность прозрачности - рознь: как разностилевая, так и межвременнáя. Но, сколько бы эпох их ни разделяло, многолетние толщи будто просматриваются ими насквозь.
Вряд ли Игорь Северянин, в начале двадцатого века призывавший всех ценителей поэзии "лакомиться мороженым из сирени", мог предположить, что спустя полстолетия Рэй Брэдбери придумает "вино из одуванчиков". Этот невольный стихо-диптих всегда казался мне панацеею от старости. К тому же, это, вероятно, изысканно вкусно: упомянутым вторым запивать первое.....
Однажды, блуждая с фотоаппаратом по Ваганьковскому кладбищу в поисках парадоксальных поэзо-ракурсов (именую этот жанр "фотостихóглифами"), я набрёл на купеческое надгробие 1855 года. Мне мгновенно запомнилось четверостишие, оставленное на мраморе безвестным сочинителем эпитафий:
Прострите взор на хладный камень сей!
Под ним лежит, почтенна мать детей,
Супруга нежная, любимая супругом,
Кто страждущим вменяла в честь быть другом.
Чуть позже, участвуя в совместных поэтических чтениях, я рассказал об этом случае и прочитал тот стих. Присутствовавший на вечере Андрей Вознесенский четырежды просил меня повторить сей текст, а после обратился к залу: "Друзья, мне кажется, что в данном случае Пушкин отдыхает. Какая потрясающе ёмкая прозрачность высказывания!..".
Спустя некоторое время мне в руки попался сборник стихов "сочинителей из народа", изданный в Ленинграде в 1927 году - к 10-летию "Великого Октября". Листая его, я задержался на стихотворении, подписанном: "постовой милиционер Матвей Остапчук". Запомнилось начало:
Поднимаю умное бревно,
Пробую тихонько твердь тугý:
Пролетарски прочное оно,
И нести его легко, как радугу!
Не стану диагностически размышлять: кто из мэтров отечественной поэзии мог бы "отдохнуть" в этом случае; наверняка, многие из тех, у кого сложились непроходимые баррикады из собственных пухлых книжек.
Для меня эти два поэзо-контрапункта, разделённые более чем семидесятью годами - своего рода стихо-зеркальная пара, опрозрачивающая друг для друга две очень разные эпохи. К тому же, оба стихотворения рождены под пером и/или карандашом "профессиональных дилетантов"! Почему бы не предположить, что их диалог и есть тот самый симбиоз контрастов, то самое эсперанто, генерирующее смысло-прозрачность, на котором меж собою без помощи каких бы то ни было толмачей "созваниваются" поэты различных времён и цивилизаций?..
На мой взгляд, новаторским разговорником подобного "эсперанто" может служить поэтический цикл "Компьютер любви". Его автор - современный московский философ, поэт и стиховед Константин Кедров, введший понятия "метаметафора" и "метакод".
Посредством своих парадоксальных определений, сгруппированных им в ди-, три-, тетра- и пента-птихи, К. А. Кедров исследует закономерности и сбои постоянных/переменных "перетеканий" поэзо-прозрачностей, их "смыслового мета-метаболизма" (осмелюсь предложить сей термин!..).
Выглядит это, в частности, так:
Печаль - это пустота пространства.
Радость - это полнота времени.
Время - это печаль пространства.
Пространство - это полнота времени".
Вероятно, эти "определéзвия и ощущéпки" (как я привык называть такой жанр) иному читателю покажутся букетами не столько роз, сколько розг, глумливо стегающих его сознание. Но на деле это не экзекуция, а целебный массаж его восприятия, до той поры ограничивавшийся лишь слепым прозрачным пластиком. А ведь никогда не поздно поучиться вглядываться в поэзию сквозь кристаллы горного хрусталя, слушая мелодии стихо-ритмо-преломлений!..
По большому счёту, героиня данного эссе - одна из визиток фрактальной Вселенной.
Посему позволю себе алгебраическое хулиганство и введу единицу измерения поэзо-прозрачности, опортретив её в формуле:
коэффициент поэзо-прозрачности = отношению произведения смыслоглубины и её отмелей к степени способности/желания читателя испытать себя в стиходайвинге.
Ведь тот, кто может неопределённо долго читать наизусть стихи разноязычных и разновремённых авторов, зачастую полагает, что приручил все смыслы, населяющие цитируемые строки! А сам уподобляется флейтисту из Гаммельна, вместо крыс уводящему поэзо-прозрачность на дно мутной реки-неадеквата,,,
Такое псевдо-пастырское отношение к поэзо-смыслам - назовём его "прозо-зрачностью" - в устах декламатора виршей иногда становится далеко небезобидным деянием.
Вспомним: у индейцев хопи для понятия прозрачности священных обращений к духам, звучащих для европейца как необозримый ландшафт стихо-метафор, существует целая пригоршня определений для проницаемости границ между мирами живущих на земле и ушедших с неё (слова "смерть" в языке хопи не существует).
Буквальным отражением такой структуры мира хопи считают свои стихи-восклинания. И если кто-то, пытающийся обратиться к предкам и духам, путал слова, обозначающие прозрачность межвселенских барьеров, то соплеменники начинали смотреть на него как на изгоя.
Слово ‘waiktuanitsu", понимаемое как "согласие пропустить живого погостить у пращуров", можно легко спутать с "waiksuanstotsu" - "просьба живого к духам оставить его душу в их мире".
В этом случае жрец тревожно объявляет: прозрачность между скалами и долинами нарушена! После этого все взрослые представители племени обязуются не только вспомнить наибольшее количество определений стихо-прозрачности, но и по возможности сочинить новые.
Эти старания хопи спасти потревоженный межвселенский переход от окончательного взлома выглядят в глазах европейца как фестиваль поэтических импровизаций.
Кстати, расхожая русская идиома "вилами по воде писано" для хопи не окрашена в иронические оттенки. Шаман хопи вычерчивает ветвью кустарника уакуннантчика (разновидность омелы) пиктографические тексты-обереги прямо на поверхности реки или озера: так он "регулирует" прозрачность воды и - межслышимости/взаимопонимания разных миров.
Нечто похожее можно найти в священно-поэтических традициях другого древнего народа, живущего на противоположной стороне Земли - чувашей.
Одна из их главнейших поэзо-формул, регулирующих прозрачность взывающего к духам высказывания и, следовательно, единства живущих и ушедших, звучит по-чувашски как "пирэ аса ан иль хамараса илетпер", что означает: "ты, ушедший, нас не вспоминай; мы сами тебя поминать будем".
Здесь степень прозрачности поэтического высказывания приравнивается к возвышенной прояснённости воспоминания о покинувших мир живых, но продолжающих обережно следить за ходящими по Земле.
Виртуозом поэзо-прозрачности можно по праву считать великого российского поэта Геннадия Н. Айги (1934 - 2006), выходца из Чувашии. Игра транс-смысловых взаимопроницаемостей в его стихах заслуживает отдельного трактата.
Вспомним лишь одно его стихо-оттворение из сентября 1964 года, которое можно считать манифестом стихотворных сквозь-взоров. Оно называется: "Страницы дружбы. (Стихотворение-взаимодействие)".
Далее - посреди чистого листа:
"(С просьбой вложить между следующими двумя страницами лист, подобранный во время прогулки)".
После - разворот, на левой стороне которого:
"звёзды имеют поверхность как я";
на правой: "притронься (я) (ты)".
Поистине, это не что иное, как профилактическая прививка от замутнённости стихо-сварений!.. Назовём это "пением Айгимнов",,,
Ещё один первопроходец в царстве стихо-прозрачностей - московский поэт Дмитрий Е. Авалиани (1938 - 2003), создатель авторских визуально-поэтических жанров: листоверты и двоевзоры.
Авалиани зачастую выводил свои межстишья на листах целлулоида. Открытый им эффект "пляшущих букв" обогащает текст новыми степенями свободы: начало стихотворной строки, читаемое с одной стороны "прозрачки", при взгляде на неё с другой стороны даёт её окончание.
Многие прилитературенные критики надменно считают такие эксперименты не более чем очередными модификациями "игры в бисер", определяя стихи тех же, например, метаметафористов как не понимаемый ценителями поэзии "возвышенно-заумный бред"... Здесь невольно вспоминается персидская поговорка: "Не колодец глубок, а верёвка коротка",,,
Что же до игр разума, то они - всего лишь метод возвращения замутившимся атмосферам разных планет их просматриваемостей, их небес.
У Алексея Чуланского - современного поэта из подмосковного Подольска - есть про это строки:
Это очень древняя игра
Атлас анатомии прозрачен.
Тканью на скелете полотна
Небом мой орнамент обозначен...
Действительно, поэзо-орнаментика расстилается на виду у всех; она - на поверхности, называемой небом. И если прогуливающиеся по нему облака/тучи попробовать мысленно складывать в разноязычные стихо-строки, пишущиеся на ходу придумываемыми знаками, трудно не превратиться в поэта, а попутно - и в полиглота.
Впрочем, для автора настоящего эссе эти два понятия во многом синонимы. Снова процитирую К. А. Кедрова (из его трактата "Поэтический космос"): "Поэт видит всё человечество, облачённое в законы времени...".
Посмею продолжить от себя: "...И своими стихами создаёт новые времена, одевая Настоящее в облачения, которые сам выкраивает из Минувшего и Грядущего".
Такое стихо-миро-преобразование невольно отсылает к эпохе Хэйан - периоду истории Японии (11 - 13 века), когда зарождалась классическая японская поэзия. Именно тогда в японский язык вживились слова/понятия из наречий айнов - коренных жителей острова Хоккайдо.
И поныне там можно услышать слова, обозначающие три основных вида прозрачности поэтического восприятия: японские "томэй" - "прозрачность как физическое свойство предмета", и "сийто" - "сквозь-смотрение", а также айнское "кёромокун" - "способность некоторых людей внимать поэзии небожителей".
Не забудем также заметить, что поэты древней страны Ямато пользовались манерою сочинения, которую называли "дзуйхицу" - "следуя за кистью". По-русски это прозвучит длиннее: "куда автора выведет его перо". Но не стоит воспринимать этот принцип как некий поэзо-автопилот. Ведь в японский термин включён иероглиф со значением "видящий-сквозь"...
В заклинательной практике (редкостно поэтичной с точки зрения европейца!) шаманов североамериканских индейцев алгонкинской группы (территории, примыкающие к Великим Озёрам) можно найти понятие "муатциэки-чшеутауищь". Стройный дословный перевод тут вряд ли осуществим, а смысловой таков: "Духи-защитники, я пою на вашем прозрачном языке; опрозрачьте же для меня языки людские!".
Великий остроумец Станислав Ежи Лец однажды усмехнулся: "Чтобы бездарные стихи зазвучали достойно, их нужно всего лишь талантливо перевести на другой язык!". И в этом - доступнейший рецепт "приготовления" прозрачностиший.
Если верить отрывочным воспоминаниям современников, математик Чарльз Латуидж Доджсон, более известный как Льюис Кэрролл, процарапывал первоначальные варианты эпопеи о приключениях Алисы на осколках разбитых зеркал, подобранных им среди мусора.
Если это так, то писатель должен был постоянно созерцать собственное лицо сквозь вновь рождающиеся строки, по сути, сочиняя себя-другого. Трудно представить себе нечто более мучительное... но зато и столь же первооткрывательное.
Вспоминается формула Германа Гессе: "Поэт - то, чем дозволено быть, но не дозволено становиться". Да, звучит как летальный диагноз...
Зато поэзо-прозрачность памяти амальгамы - это и умение складывать её ссадины-процарапы в осмысленный текст, предстающий монологом зеркала; и - наиболее действенный способ научить людей не только вчувствоваться в капризную проницаемость поэзии, но и провзорить себя со стороны глазами преломлений стихо-прозрачности, не теряющей надежды объяснить людям: прозрачность - синоним не самовлюблённо вакуумничающей пустоты, а до поры помалкивающей о своём всеведении Бесконечности.
Август 2014, Москва, Николо-Перервинская Слобода.
Прозрачность - это усталость поэзии считаться непереводимою.
Непереводимость - это бессилие смысло-трещин искромсать оригинал.
Вилли Р. Мельников. Автоэпиграф
У Гёте есть сравнение: "Поэзия - словно игра света в многокрасочных стёклах церковных окон. Но при попытке вглядеться в них извне вряд ли что рассмотришь: ведь у стёкол разных цветов свои понимания прозрачности!". [перевод автора]
Тут нужно оговориться. В немецком оригинале - непередаваемое буквально различие смысловых оттенков: "klar" = "очищенный до ясности", и "hell" = "выжженно-прозрачный". Известно, что второе слово означает ещё и Преисподнюю, тогда как первое - чистоту, безгрешность.
Важно заметить: оба этих определения издревле, ещё со времён древнегерманской аллитерационной поэзии, относились не столько к содержанию стихов, сколько к прозрачности смыслового камуфляжа. Считалось, что чем туманнее для людей выскажется поэт, тем больше у него шансов быть понятым богами и духами предков.
Такое понимание произрастает ещё из эпохи скальдов. У их далёких потомков - сегодняшних скандинавских стихотворцев - сохранилось тогдашнее "двухэтажное" восприятие поэзо-прозрачности.
Нередко оно обозначается норвежскими терминами: "gjennomsiktig" = "проглядываемо-прослушиваемый", и "tydelig" = "незатемнённый чем-то случайным".
Оба понятия рождены в дохристианскую эпоху викингов, когда на художественное слово людей вдохновлял бог поэзии Bragi.
Согласно эпосу "Эдда", Браги, прежде чем ниспослать висы или драпы (две основные поэтические формы тогдашней Скандинавии) в сознание скальда, сперва записывал их на стеклянных слитках, выплавленных грозовыми молниями из облаков.
Чем прозрачнее были эти "носители", тем достойнее/избраннее оказывался их поэт-адресат - и тем зашифрованнее предстояло ему изложить перед людьми облачённое в тайнопись кеннингов послание из Асгарда.
Тут нельзя не вспомнить старо-шведское "genomskinlig", обозначающее не просто "прозрачность", а обмен авторов стихами как процесс их взаимо-опрозрачивания. В этом случае их сквозь-стишья не нуждаются ни в переводческих, ни в комментаторских мучениях.
Если взглянуть в сторону славянских краёв, то аналогичная "двуствольчатость" восприятия прозрачности поэзии обнаружится и там. Так, аналог польского "jasny" [ясны] близится к "всестороннее объяснённый". Но есть ещё и "przejrzysty", в произнесении которого - [пжейжисты] - отчётливо слышится: "пречистый"!
А английское "transparency" - "прозрачность" - фонетически отчётливым, но непостижимым (а точнее - пока ещё не постигнутым) образом перевзывается с "тшуаренсс-пфарресэйн": на языке народа кьялиуш, живущего в предгорьях Гиндукуша (север Пакистана), буквально означает "стать прозрачным для кого-то". Под этим подразумевается особая форма признания в любви, когда он или она получают поэтическое посвящение от той или от того, кто решил "опрозрачиться" перед адресатом, то есть, говоря более для нас привычно, стихотворно раскрыть ему свою душу, призывая в свидетели духов предков.
Да, сакральность исследуемого понятия поистине всепланетна,,,
Что и говорить, прозрачность прозрачности - рознь: как разностилевая, так и межвременнáя. Но, сколько бы эпох их ни разделяло, многолетние толщи будто просматриваются ими насквозь.
Вряд ли Игорь Северянин, в начале двадцатого века призывавший всех ценителей поэзии "лакомиться мороженым из сирени", мог предположить, что спустя полстолетия Рэй Брэдбери придумает "вино из одуванчиков". Этот невольный стихо-диптих всегда казался мне панацеею от старости. К тому же, это, вероятно, изысканно вкусно: упомянутым вторым запивать первое.....
Однажды, блуждая с фотоаппаратом по Ваганьковскому кладбищу в поисках парадоксальных поэзо-ракурсов (именую этот жанр "фотостихóглифами"), я набрёл на купеческое надгробие 1855 года. Мне мгновенно запомнилось четверостишие, оставленное на мраморе безвестным сочинителем эпитафий:
Прострите взор на хладный камень сей!
Под ним лежит, почтенна мать детей,
Супруга нежная, любимая супругом,
Кто страждущим вменяла в честь быть другом.
Чуть позже, участвуя в совместных поэтических чтениях, я рассказал об этом случае и прочитал тот стих. Присутствовавший на вечере Андрей Вознесенский четырежды просил меня повторить сей текст, а после обратился к залу: "Друзья, мне кажется, что в данном случае Пушкин отдыхает. Какая потрясающе ёмкая прозрачность высказывания!..".
Спустя некоторое время мне в руки попался сборник стихов "сочинителей из народа", изданный в Ленинграде в 1927 году - к 10-летию "Великого Октября". Листая его, я задержался на стихотворении, подписанном: "постовой милиционер Матвей Остапчук". Запомнилось начало:
Поднимаю умное бревно,
Пробую тихонько твердь тугý:
Пролетарски прочное оно,
И нести его легко, как радугу!
Не стану диагностически размышлять: кто из мэтров отечественной поэзии мог бы "отдохнуть" в этом случае; наверняка, многие из тех, у кого сложились непроходимые баррикады из собственных пухлых книжек.
Для меня эти два поэзо-контрапункта, разделённые более чем семидесятью годами - своего рода стихо-зеркальная пара, опрозрачивающая друг для друга две очень разные эпохи. К тому же, оба стихотворения рождены под пером и/или карандашом "профессиональных дилетантов"! Почему бы не предположить, что их диалог и есть тот самый симбиоз контрастов, то самое эсперанто, генерирующее смысло-прозрачность, на котором меж собою без помощи каких бы то ни было толмачей "созваниваются" поэты различных времён и цивилизаций?..
На мой взгляд, новаторским разговорником подобного "эсперанто" может служить поэтический цикл "Компьютер любви". Его автор - современный московский философ, поэт и стиховед Константин Кедров, введший понятия "метаметафора" и "метакод".
Посредством своих парадоксальных определений, сгруппированных им в ди-, три-, тетра- и пента-птихи, К. А. Кедров исследует закономерности и сбои постоянных/переменных "перетеканий" поэзо-прозрачностей, их "смыслового мета-метаболизма" (осмелюсь предложить сей термин!..).
Выглядит это, в частности, так:
Печаль - это пустота пространства.
Радость - это полнота времени.
Время - это печаль пространства.
Пространство - это полнота времени".
Вероятно, эти "определéзвия и ощущéпки" (как я привык называть такой жанр) иному читателю покажутся букетами не столько роз, сколько розг, глумливо стегающих его сознание. Но на деле это не экзекуция, а целебный массаж его восприятия, до той поры ограничивавшийся лишь слепым прозрачным пластиком. А ведь никогда не поздно поучиться вглядываться в поэзию сквозь кристаллы горного хрусталя, слушая мелодии стихо-ритмо-преломлений!..
По большому счёту, героиня данного эссе - одна из визиток фрактальной Вселенной.
Посему позволю себе алгебраическое хулиганство и введу единицу измерения поэзо-прозрачности, опортретив её в формуле:
коэффициент поэзо-прозрачности = отношению произведения смыслоглубины и её отмелей к степени способности/желания читателя испытать себя в стиходайвинге.
Ведь тот, кто может неопределённо долго читать наизусть стихи разноязычных и разновремённых авторов, зачастую полагает, что приручил все смыслы, населяющие цитируемые строки! А сам уподобляется флейтисту из Гаммельна, вместо крыс уводящему поэзо-прозрачность на дно мутной реки-неадеквата,,,
Такое псевдо-пастырское отношение к поэзо-смыслам - назовём его "прозо-зрачностью" - в устах декламатора виршей иногда становится далеко небезобидным деянием.
Вспомним: у индейцев хопи для понятия прозрачности священных обращений к духам, звучащих для европейца как необозримый ландшафт стихо-метафор, существует целая пригоршня определений для проницаемости границ между мирами живущих на земле и ушедших с неё (слова "смерть" в языке хопи не существует).
Буквальным отражением такой структуры мира хопи считают свои стихи-восклинания. И если кто-то, пытающийся обратиться к предкам и духам, путал слова, обозначающие прозрачность межвселенских барьеров, то соплеменники начинали смотреть на него как на изгоя.
Слово ‘waiktuanitsu", понимаемое как "согласие пропустить живого погостить у пращуров", можно легко спутать с "waiksuanstotsu" - "просьба живого к духам оставить его душу в их мире".
В этом случае жрец тревожно объявляет: прозрачность между скалами и долинами нарушена! После этого все взрослые представители племени обязуются не только вспомнить наибольшее количество определений стихо-прозрачности, но и по возможности сочинить новые.
Эти старания хопи спасти потревоженный межвселенский переход от окончательного взлома выглядят в глазах европейца как фестиваль поэтических импровизаций.
Кстати, расхожая русская идиома "вилами по воде писано" для хопи не окрашена в иронические оттенки. Шаман хопи вычерчивает ветвью кустарника уакуннантчика (разновидность омелы) пиктографические тексты-обереги прямо на поверхности реки или озера: так он "регулирует" прозрачность воды и - межслышимости/взаимопонимания разных миров.
Нечто похожее можно найти в священно-поэтических традициях другого древнего народа, живущего на противоположной стороне Земли - чувашей.
Одна из их главнейших поэзо-формул, регулирующих прозрачность взывающего к духам высказывания и, следовательно, единства живущих и ушедших, звучит по-чувашски как "пирэ аса ан иль хамараса илетпер", что означает: "ты, ушедший, нас не вспоминай; мы сами тебя поминать будем".
Здесь степень прозрачности поэтического высказывания приравнивается к возвышенной прояснённости воспоминания о покинувших мир живых, но продолжающих обережно следить за ходящими по Земле.
Виртуозом поэзо-прозрачности можно по праву считать великого российского поэта Геннадия Н. Айги (1934 - 2006), выходца из Чувашии. Игра транс-смысловых взаимопроницаемостей в его стихах заслуживает отдельного трактата.
Вспомним лишь одно его стихо-оттворение из сентября 1964 года, которое можно считать манифестом стихотворных сквозь-взоров. Оно называется: "Страницы дружбы. (Стихотворение-взаимодействие)".
Далее - посреди чистого листа:
"(С просьбой вложить между следующими двумя страницами лист, подобранный во время прогулки)".
После - разворот, на левой стороне которого:
"звёзды имеют поверхность как я";
на правой: "притронься (я) (ты)".
Поистине, это не что иное, как профилактическая прививка от замутнённости стихо-сварений!.. Назовём это "пением Айгимнов",,,
Ещё один первопроходец в царстве стихо-прозрачностей - московский поэт Дмитрий Е. Авалиани (1938 - 2003), создатель авторских визуально-поэтических жанров: листоверты и двоевзоры.
Авалиани зачастую выводил свои межстишья на листах целлулоида. Открытый им эффект "пляшущих букв" обогащает текст новыми степенями свободы: начало стихотворной строки, читаемое с одной стороны "прозрачки", при взгляде на неё с другой стороны даёт её окончание.
Многие прилитературенные критики надменно считают такие эксперименты не более чем очередными модификациями "игры в бисер", определяя стихи тех же, например, метаметафористов как не понимаемый ценителями поэзии "возвышенно-заумный бред"... Здесь невольно вспоминается персидская поговорка: "Не колодец глубок, а верёвка коротка",,,
Что же до игр разума, то они - всего лишь метод возвращения замутившимся атмосферам разных планет их просматриваемостей, их небес.
У Алексея Чуланского - современного поэта из подмосковного Подольска - есть про это строки:
Это очень древняя игра
Атлас анатомии прозрачен.
Тканью на скелете полотна
Небом мой орнамент обозначен...
Действительно, поэзо-орнаментика расстилается на виду у всех; она - на поверхности, называемой небом. И если прогуливающиеся по нему облака/тучи попробовать мысленно складывать в разноязычные стихо-строки, пишущиеся на ходу придумываемыми знаками, трудно не превратиться в поэта, а попутно - и в полиглота.
Впрочем, для автора настоящего эссе эти два понятия во многом синонимы. Снова процитирую К. А. Кедрова (из его трактата "Поэтический космос"): "Поэт видит всё человечество, облачённое в законы времени...".
Посмею продолжить от себя: "...И своими стихами создаёт новые времена, одевая Настоящее в облачения, которые сам выкраивает из Минувшего и Грядущего".
Такое стихо-миро-преобразование невольно отсылает к эпохе Хэйан - периоду истории Японии (11 - 13 века), когда зарождалась классическая японская поэзия. Именно тогда в японский язык вживились слова/понятия из наречий айнов - коренных жителей острова Хоккайдо.
И поныне там можно услышать слова, обозначающие три основных вида прозрачности поэтического восприятия: японские "томэй" - "прозрачность как физическое свойство предмета", и "сийто" - "сквозь-смотрение", а также айнское "кёромокун" - "способность некоторых людей внимать поэзии небожителей".
Не забудем также заметить, что поэты древней страны Ямато пользовались манерою сочинения, которую называли "дзуйхицу" - "следуя за кистью". По-русски это прозвучит длиннее: "куда автора выведет его перо". Но не стоит воспринимать этот принцип как некий поэзо-автопилот. Ведь в японский термин включён иероглиф со значением "видящий-сквозь"...
В заклинательной практике (редкостно поэтичной с точки зрения европейца!) шаманов североамериканских индейцев алгонкинской группы (территории, примыкающие к Великим Озёрам) можно найти понятие "муатциэки-чшеутауищь". Стройный дословный перевод тут вряд ли осуществим, а смысловой таков: "Духи-защитники, я пою на вашем прозрачном языке; опрозрачьте же для меня языки людские!".
Великий остроумец Станислав Ежи Лец однажды усмехнулся: "Чтобы бездарные стихи зазвучали достойно, их нужно всего лишь талантливо перевести на другой язык!". И в этом - доступнейший рецепт "приготовления" прозрачностиший.
Если верить отрывочным воспоминаниям современников, математик Чарльз Латуидж Доджсон, более известный как Льюис Кэрролл, процарапывал первоначальные варианты эпопеи о приключениях Алисы на осколках разбитых зеркал, подобранных им среди мусора.
Если это так, то писатель должен был постоянно созерцать собственное лицо сквозь вновь рождающиеся строки, по сути, сочиняя себя-другого. Трудно представить себе нечто более мучительное... но зато и столь же первооткрывательное.
Вспоминается формула Германа Гессе: "Поэт - то, чем дозволено быть, но не дозволено становиться". Да, звучит как летальный диагноз...
Зато поэзо-прозрачность памяти амальгамы - это и умение складывать её ссадины-процарапы в осмысленный текст, предстающий монологом зеркала; и - наиболее действенный способ научить людей не только вчувствоваться в капризную проницаемость поэзии, но и провзорить себя со стороны глазами преломлений стихо-прозрачности, не теряющей надежды объяснить людям: прозрачность - синоним не самовлюблённо вакуумничающей пустоты, а до поры помалкивающей о своём всеведении Бесконечности.
Август 2014, Москва, Николо-Перервинская Слобода.
