***

В календаре шестое февраля.
Мороз на языке  -  как привкус стали.
В зените медлит солнце, якоря
упрямо зацепив за все четыре дали,

и времени как будто нет. Выходят дни
из переулков к площади такого дня, как этот  -
где часу равен час и набело верны
пространства грани, и в достатке света.

Почти природы часть - шаблонные дома,
как геометрия просты и как ступени
в подмогу горизонту. А зима,
за полдень свой шагнув, и тени сожаленья

не знает и готова ждать весны.
И воздух спорит сам любое дело.
Как на коньках - трамваи. Спит в петле лыжни
Деревьев лес воскресный. В небе целом

след самолета только прямо проведен  -
для глаз безе. Уверенно шагаешь  -
ведомый за руку ребенок  -  видишь сон
и больше, чем проснулся. Понимаешь

все заново и прочно. Желтый луч
в такое время в буднично просторных
пустых квартирах, как скрипичный ключ,
порядком правит. Слышится проворный

стук новостройки где-то вдалеке.
А бабушка выходит из трамвая  -
с клюкой, едва  -  и у нее в мешке
на старых тряпках и обломке каравая
уж сумерки пригрелись.

                    ***

У соседей мертвая лежала,
в комнате, в гробу, на табуретках.
Ночь была, и за окном дрожали
звезды в перепутавшихся ветках.

Под окном негромко говорили,
несмешно смеялись, словно зябли.
И, не слушая, расслышать можно было
только то, что руки звали - грабли.

На заборе тряпка примерзала
к черным прутьям тонкой грязной стали.
Снег лежал, луна над ним молчала.
Вдалеке откуда-то бежали. 

В окнах кое-где  горели лампы.
Грелись в рукавах шарфы и шапки.
Леденела грязь в пустых ухабах,
наперегонки с заборной тряпкой.

Поезда натужно отходили,
звуком вслух себя не выдавая.
Циферблатом колесо катило
на кольцо последние трамваи.

Снились нищим теплые постели.
Расходились пьяные в угаре.
В небо остановлено глядели
пятна крови чьей-то с тротуара.

Тяжелей, чем днём стояли стены.
Плавали в пруду больные рыбы.
Площадь крыш крестовые антенны
уподобить кладбищу могли бы.

Я смотрел в окно, молчал и думал,
вспоминал, что съедено на ужин.
Мерно шли часы, и ветер дунул.
Я прилёг, закрыл глаза и слушал.

В трауре соседи чутко спали.
Звёзды сыпали пустые колокольца.
Безбилетник удавился на вокзале,
но звенели обручально кольца.

                  ***

В городской больнице
койки на колёсах.
Шприцами пустыми
пахнет сонный воздух.

В длинных коридорах
полумрак, и звуки
над холодным полом
раздаются гулко.

Створчатые двери
вдоль стены закрыты.
Спят в палатах люди
на подушках сбитых.

В городе декабрь,
снег и ветер чёрный,
но висят на окнах
ситцевые шторы.

У кровати номера,
тумбочки и стулья.
Греют батареи
тишину простую.

А у телефона
с книжкой на коленях
в докторском халате
спит сестрица Лена.

И на Лену глядя,
из часов этажных
уплывает время
спать к кремлёвской башне.
               
                ***

Сегодня всё меня безотчетно радует.
Окна на стенах домов с кухарками  -  как образа.
Снег вот с неба еще не падал,
а трава внизу уже белая,
как эпилептические глаза,

закатившиеся в момент отсутствия и бессознания.
Хорошо так идти и раздавать всему имена.
"Артур Парамонович, до свидания!" -

так тоже можно сказать в пространство,
когда хочешь с кем-нибудь на радостях попрощаться,
а рядом, как на грех, нет ни одного человека,
и в кармане лежат часы  - 
как в желудке у рыбы блесна.
                            ***

Я болен.  В зимнем поле колокольцы,
за языки подвешены, молчат.
Под снегом кости спят голов монгольских,
Надменные, за давностью времён,
когда они положены там были.

Наступишь на одну, и вслух вздыхает
безвременье, заждавшись, под ногами.
И шагу прибавляешь, вместо страха
бессмысленной поспешностью гонимый.

Тоска в отечестве сильней, чем за границей
она по нём. И солнца мало, и звезды
не взять в ладонь, не разменять на гривны.

От этого, когда вернёшься с поля в дом,
бывает, хочется, чтоб ближе быть к престолу,
из старой драной шапки смастерить
подобье шутовское шутовского
убора головного. В бубенцах  - 
когда зимой вернёшься с поля, недостатка
обычно не имеешь.

                              ***

Он целый день в измятом старом кресле
сидел и в стены жёлтые глядел.
В руках держал пальто и думал: если
за мной придут и в следственный отдел
меня с конвоем на допрос отправят
или решат повесить без суда,
я попрошу их  -  пусть они оставят
здесь человека жить, чтоб он кормил кота.

                                ***

Фонари - как швейцары, усвоив пространству наклон  головы,
пропускают прохожих в стеклянные двери времени,
в полумрак коридоров.  Но фонари не требуют чаевых,
и не поднимают монет и расчесок, случайно кем-то потерянных.

                              ***

Проходило время, опадало  - 
подметали дворники его
в виде листьев. С Вани одеяло,
отворив исподнее, сползло.

Видел он во сне жену Надежду.
Наяву давно она ушла.
Был на ней передник, как и прежде,
и она детей домой звала.

А на кухне молоко бежало,
на глазах у Вани, как на зло,
и шипело...
А на самом деле, под окном шуршало
время  -  дворник подметал его.
                           
                              ***

Найдя водопровод подобьем телеграфа,
в стакане растворить воды строку,
и перед наполнением прибавить
напор на полсекунды, тчк
поставив таким образом, и выпить
написанное залпом  -  как стихи,
дурные, впрочем, как вода из крана.
Припомнить и про неба полубак
с водой, посеребренною крестами
и шпилями над черною Невой,
заброшенными в воздух суеверно
как против отравленья талисман...
хотя для залпом выпитого длинно,
по-видимому, это  -  лучше взять
четырехсложное какое-нибудь чтенье:
А РЫБЫ БЫ  -  такое, например.

                                  ***

Дорога к храму. Старые дома.
Забор разбит и в мостовой канавы.
Забвенье Леты, времени бессрочная зима,
с Господним летом спорит в этом воздухе за право

им обладать. И в нем всегда висит
вопроса пауза. Но колокольным звоном
надколот воздух. И в раскол сквозит
обратной перспективы свет  -  мгновенье делая иконой.

                        ***

Красиво ночью медленное время,
когда лежишь и смотришь в потолок
больничный. Думаешь без темы,
попав в просторный времени силок.

Кругом все спят. Иные, просыпаясь,
идут с закрытыми глазами в туалет  -
курить в холодное окно. А потолок, качаясь,
под скрип троллейбуса меняет полутень на полусвет.

                        ***

Деревья в сумраке чернеют
над снегом. Медленно идешь,
и путаешь с прохожими в аллее,
когда на них издалека взглянешь,

стволы иные. С редким наслажденьем
возможность не спешить, вдыхая воздух, пьешь.
И чувствуешь себя коляски детской продолженьем,
а не ее своим, когда за ней идешь.

                    ***

Зима, январь, четвертый час после полудня -
сиеста северная для уставших глаз.
На снежных улицах еще немноголюдно.
Сосуд незримый дня наполнен в этот час

почти до края, горизонты ясны.
Еще чуть-чуть и время выпьет свет
глотками крупными, закусит солнцем красным
и, как салазки, за прохожим вслед

скользнет между домов. А там узбек печальный
уже почистил снег и стоя видит сон
про минарет и рощи вкус миндальный,
и на его лице частично отражён

другого солнца свет, идет другое время.
А здесь, за кадром, вечер и зима,
и я, который думает на тему,
что сумерки приятны для ума.

                      ***

Ещё сверчки по вечерам стрекочут,
но лай собачий отдаленнее уже,
и дым, по ветру улетая, прочит
всему прочтение в прощальном падеже.

Всё падает, всё землю осеняет
собой, в пространстве оставляя гулкий звук
и лёгкость пустоты. Пространства чуждость оттеняет
заметно почужевший ему жук.

А небо широко и высоко без меры стало,
как будто не было до этого таким.
Оно как свод старинного вокзала
в момент отбытья времени со скарбом городским.

И сердцу это так приятно и знакомо,
и тем приятней, чем трудней его понять.
Как будто много дней предмет искомый
осталось наклониться и поднять.

Разомкнуто пространство, тает время  -
совсем, не временно  -  и это хорошо.
И плюнув на решенье теоремы,
идёшь свободно, словно твой вопрос решён.

                        ***

Какой-то странный час, так тихо  -  на отшибе
пространства или времени, не сразу и поймёшь.
Устав за день, молчишь, и ум, немой, как рыба,
по воздуху плывёт, и ты за ним плывёшь.

Есть совершенство в недоделанных мгновеньях,
вернее, в их приятии. Как осень, хороши
их смерти. Листьев падающих тени
их укрывают за спиной, в оставленной тиши.

А впереди полнеба, и полнеба -
уже не впереди. И чтобы их сложить,
ум продолжает плыть опять туда, где не был,
оттуда, где он был, и воздух чуть дрожит.

                    ****

Дома вдоль дороги выглядят, словно времени вовсе нет,
словно они такими и были  -  ветхими от начала.
Бесконечно статичный воздух, бесконечно разбавленный серый свет.
Того и гляди, за углом на колу увидишь мочало.

Среднерусской зимы средне-пасмурная погода.
Язвы галичьих криков в воздухе тут и там.
На многих жизнях настоянная тоска - она и из детства родом,
и из детства этой земли  -  лета прилагает к летам.

Воплощение странное изначально данной свободы.
Вот дачный поселок, вот ржавый железный путь  -
как на него ни смотри  -  лежащий, скорей, год от года,
чем откуда-то и куда-то. И в этом, видимо, его суть.